О понимании искусства

Во времена большой важности, духовная атмосфера так насыщена определенным стремлением, точно выраженной необходимостью, что не трудно стать пророком. Таковы вообще периоды поворота, времени, когда внутренняя, от поверхностного глаза скрытая зрелость невидимо дает неудержимый толчок духовному маятнику.

Это тот маятник, который представляет[ся] тому же поверхностному глазу предметом качающимся неизменно в одном и том же устройстве¹.

Он поднимается закономерно в гору, остается одно мгновение наверху и пускается в новый путь, в новом направлении.

Удивительно, почти непостижимо, что «толпа» не верит этому «пророку».

* * *

Все «точно», резко очерченное, прошедшее через столетия и «развившееся» в действии до всеобъемлющих формул, приводящих нас ныне в ужас, — «вдруг», нынче же стало нам настолько чуждым, завершенным и, как это кажется некоторым нынче[,] «ненужным», что приходится почти насильно вызывать в себе мысль, воспоминание: «да это было, ведь, только еще вчера». И..., и во мне найдутся еще кое-какие остатки этого вчера. Этому верится так же плохо, как лично нас ожидающей смерти². Но тут трудно не только верить, но даже и просто знать.

Не думаю, чтобы нынче нашелся один единственный, который бы не знал, что «с импрессионизмом покончено». Кое-кто знает и то, что импрессионизм был естественным завершением натуралистического стремления в искусстве³.

* * *

Думается, что и внешние явления спешат наверстать «потерянное время».

«Эволюция» идет с быстротой, способной привести в отчаяние.

Три года тому назад всякая новая картина встречалась большой публикой, знатоком, ценителем, любителем и критиком бранью.

Сегодня... кто не говорит сегодня о кубе, о делении плоскостей, о красочных заданиях, об отвесном и горизонтальном, о ритме и т. д., и т. д...

Это именно и есть то, что способно привести в отчаяние.

Выражаясь ясно: совершенно невозможно, чтобы слова эти применялись с толком. Это не больше, как полоскание рта словом, получившим модернистскую окраску.

Спешат «sauver les apparences»⁴. Боятся показаться... неумными и не подозревают, как это неумно.

Коротко говоря: нет большего зла, чем понимание искусства. Смутно чувствуя зло, художники искони боялись «объяснять» свои произведения и в конце концов стали даже бояться и самых простых разговоров о них. Некоторые думают даже, что они могут унизить себя объяснением своих картин. У меня, по правде сказать, нет желания насильно стаскивать их с этих высот.

Два вековечных и вечно юных закона сопутствуют всем движениям духовного мира.

1. Боязнь нового, ненависть к еще не пережитому.

2. Стремительная склонность привесить к этому новому, к еще не пережитому убивающий жизнь этикет.

Лукавый радуется. Он смеется, потому что оба эти закона самые прекрасные цветы его зловонного сада. Ненависть и пустой звук! Верные, старые спутники сильного и необходимого⁵.

Ненависть — убийца.

Пустой звук — могильщик.

Но придет и воскресенье⁶.

* * *

В нашем случае воскресеньем является непонимание искусства.

Пусть и нынче это утверждение представляется парадоксом.

Придет пора, когда и этот парадокс превратится в истину и неизбежную ясность.

Объяснение или истолкование искусства способно к рождению двух последствий:

1) Слова и их духовное воздействие могут пробудить новые представления и

2) Что является возможным и желательным последствием предыдущего, могут освободиться духовные силы, которые и отыщут в данном произведении необходимое, т. е. это произведение будет внутренне пережито.

Есть два рода людей: одни довольствуются внутренним переживанием явления (значит и явления духовного, т. е. и данного произведения), другие же ищут этому пережитому определение разумом.

Здесь нам важно только переживание, потому что определение разумом без предварительного переживания немыслимо.

Во всяком случае, упомянутые последствия представляют собою благоприятные результаты «объяснения».

Оба эти последствия, как и все живое, способны⁷ к дальнейшему развитию, причем они при помощи возбужденных представлений, творческих сил и вытекающих отсюда переживаний обогащают душу, а следовательно, и открывают ей будущее.

* * *

Но то же самое объяснение может иметь и другие последствия:

1. Слова не пробудят новых представлений, но поведут лишь к удовлетворению нездоровых свойств души: возникнет мысль: «теперь и я это знаю», и человек преисполнится гордости.

2. Что является возможным и нежелательным последствием предыдущего, духовные силы не освободятся от условности, но на месте живого произведения окажется мертвое слово (этикет).

Отсюда ясно, что объяснение само по себе не в силах приблизить человека к произведению. Произведение есть ни что иное, как при посредстве формы говорящий, нашедший форму для откровения и оплодотворяющий дух. А следовательно, возможно лишь уяснение формы, объяснение, какого свойства формы и по каким причинам эти, а не иные формы вошли в произведение.

Что еще далеко не порождает способности услышать говорящий дух. Совершенно также, как легко объяснить, из каких химических субстанций состоит какое-нибудь кушанье: субстанции станут известными, а вкус кушанья — нет. А голод, так и останется голодом⁸.

* * *

Отсюда ясно, что объяснения искусства имеют не прямое, а лишь случайное значение, а потому они о двух концах и указывают два пути: жизни и смерти.

Отсюда ясно, что и напряженное желание, даже просветленное любовью, не в силах само по себе вызвать плодотворное объяснение.

Оплодотворение может произойти не иначе, как в тех случаях, когда напряженное[,] любовью просветленное желание «сказать» произведением встречается таким же напряженным и просветленным любовью желанием «услышать» произведение.

Итак, не следует подходить к искусству разумом и рассуждением, но душой и переживанием⁹.

Разуму и рассуждению место в арсенале мудрого художника, так как в этом арсенале он копит все средства, ведущие к его цели.

А тот, для кого создается произведение, должен шире открыть свою душу, чтобы она могла впитать в себя произведение и его пережить. Тогда и он будет счастлив.

Примечания

Впервые: Весенняя выставка картин. Одесса. Март 1914. Каталог. Одесса: тип. «Труд», [1914]. С. 9—13. Авторский перевод статьи «Über Kunstverstehen», написанной в сентябре 1912 г. (опубл.: Der Sturm, 1912, № 129, Oktober. S. 127—158). В этом и других русских текстах Кандинского 1910-х—1920-х годов содержится значительное число лексических и синтаксических германизмов (ср. первую фразу статьи, а также выражения «живут бесчисленными толпами живые существа», «отдельные манифестации», «реально-материальное»), что связано с многолетним двуязычием художника (в этот период он переводит и свои, и чужие тексты с немецкого на русский и обратно).

1. Маятник как образ циклически проходящего одни и те же стадии искусства контрастирует с другим лейтмотивом теории Кандинского — духовным треугольником-горой, «медленно движущимся вперед и ввысь» (О духовном. С. 25—26, 33—37). По-видимому, в обращенной к широкой публике статье художник хотел подчеркнуть относительность любых художественных стилей по сравнению с «внутренним звучанием» картины.

2. Ср. в стихотворении «Не»: «Иногда невозможно достигнуть не. Кто из людей, живущих вторую половину (и последнюю) своей жизни на земле в этот раз, не знает... Всякий знает!»

3. В воспоминаниях Кандинский описывает импрессионизм как закономерную стадию своего художественного развития. «Стог сена» Моне поражает его одновременно силой палитры и «дискредитацией предмета» (Ступени. С. 18); стремясь поднять звучность своих красок, он охотится за пейзажами и оттенками света и тени (Кёльнская лекция. С. 89). «В дни разочарования в работе в мастерской и в композиционных попытках я писал особенно упорно пейзажи, волновавшие меня, как неприятель перед сражением, в конце-концов бравший надо мной верх: редко удовлетворяли меня мои этюды даже частично, хотя я иногда и пытался выжать из них здоровый сок в форме картин» (Ступени. С. 25). «Из бессознательно-нарочитого воздействия живописи на расписанный предмет, который получает таким путем способность к саморастворению, постепенно все больше вырабатывалась моя способность не замечать предмета в картине, его так сказать прозевывать» (Там же. С. 28)

4. Соблюсти приличия (франц.).

5. Образ дьявола и его «зловонного сада» крайне нетипичен для текстов Кандинского и вероятно, относится к полемической риторике. Об этом стоит упомянуть, потому что большинство образов из теоретических сочинений художника перекликаются с его стихами, пьесами и картинами. В живописи 1910-х годов, напротив, присутствует мотив «сада наслаждений» и Рая. Стиль этого пассажа напоминает «заратустрианскую» метафоричность Ф. Ницше, который оказал влияние на художника: «гениальная рука» Ницше упоминается в статье «Куда идет «новое» искусство (Наше наследие. С. 86) и в книге «О духовном в искусстве» (С. 41).

6. Слово «воскресение», по-видимому, имело для художника многослойный смысл. В 1904 он написал картину «Воскресенье. Древняя Русь» («Sonntag. Altrussisch»; КО 1. № 118) с праздничной толпой, в 1906 — «Впечатление 6. Воскресенье» («Impression 6. Sonntag»; КО 1, № 390) с иронически поданной парой буржуа на фоне весельных лодок, а в 1911 — картину-икону с изображением трубящего архангела, падающих колоколен, потопа и держащего свою голову в руках мученика; здесь же надписано название произведения: «Воскресение» (КО1, № 422).

7. В печатном тексте — «способы»; здесь исправлено на предпочтительное с точки зрения смысла чтение.

8. Метафора духовного голода в текстах Кандинского нарочито приземлена. Ср.: «Так часто слышится именно в публике это несколько смущенное и скромное заявление: «Я не понимаю ничего в искусстве». Как будто бы, когда мне подают какое-нибудь блюдо, и я должен смущенно отказаться от него и робко сказать: «но я ничего не понимаю в кулинарии». Тут, если не хочешь остаться голодным, не понимать надо, а раскрыть рот и есть. Искусство есть хлеб духовный. «Понимать» его должен его повар-художник. А «званные» должны открыть ему навстречу душу и восприять в себя» (Куда идет «новое» искусство. С. 86).

9. Ср.: «В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего и умилостивление за грехи наши» (1 Иоанна, 4, 10); «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто» (1 Коринф. 13, 2); «Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Матф. 5, 47).