Архив Будылиной

В это время в моей жизни произошло важное во многих отношениях событие — переезд в Москву. Вести поиск здесь гораздо легче: к твоим услугам и архивы, и библиотеки, и множество людей, причастных к судьбам потомков декабристов. А хочешь попасть в нужное для поиска место страны, рано или поздно туда можно выбраться в журналистскую командировку.

Для начала я прочитал почти все, что было написано о братьях Бестужевых и до революции, и в наше время. В книге М. Барановской «Декабрист Николай Бестужев» упомянута М.В. Будылина-Кафка, родственница А. Старцева, сына Н. Бестужева, и приведены ее слова о том, что она была племянницей жены Старцева, который заменил ей отца. Далее цитировались ее строки:

«Он был умный и благородный человек, необыкновенно добрый, талантливый самородок. Близкие и окружающие его не знали о том, что он сын Н.А. Бестужева; сам А.Д. Старцев об этом никогда не говорил. И только спустя некоторое время после его смерти в шкатулке, ему принадлежавшей, были обнаружены бумаги, свидетельствующие о том, что он является сыном декабриста и бурятки. Будучи коммерции советником, А.Д. Старцев, когда ему предложили вступить в дворянское сословие, категорически отказался. Последние годы жизни сын Н. Бестужева провел на острове Путятине, где и скончался в 1905 году».

В этой книге я впервые увидел портрет Старцева. На отца, Н. Бестужева, не похож — восточная кровь матери оказалась более «густой». Но в чертах есть и европейское — прямой крупный нос, большие глаза, волосы хоть и черные, но довольно пышные, чуть вьющиеся, бородка густая, плотная.

М. Барановская, работавшая в Государственном Историческом музее, к сожалению, была нездорова. Мы договорились о встрече, но вскоре Мария Юрьевна скончалась. Она жила в доме на территории Новодевичьего монастыря, ее муж известный архитектор-реставратор П. Барановский, которому мы обязаны спасением храма Василия Блаженного на Красной площади, разрешил ознакомиться с архивом Марии Юрьевны, взять из него множество снимков, репродукций, касающихся декабристов. Однако адреса М. Будылиной-Кафки в записных книжках не оказалось.

В Мосгорсправке ответили, что Будылина-Кафка в Москве не проживает. Есть лишь единственный Кафка — Борис Вячеславович. В надежде, что он знает ее, я направился к нему в старинный дом в Савельевском переулке близ станции метро «Кропоткинская». Дверь открыл старик с очень живыми острыми глазами.

— Вы Борис Вячеславович Кафка?

— Собственной персоной, — улыбнулся он.

— Не знаете ли вы Марию Васильевну Будылину-Кафку?

— Еще бы, она моя первая жена, но мы давно разошлись. Еще до революции, — уточнил он. — А зачем вам она нужна?

— Она племянница Старцева, а он — сын Николая Бестужева.

— Об Алексее Дмитриевиче слышал, но то, что он сын декабриста — для меня новость. Но у Марии Васильевны, наверное, другая фамилия, она вышла замуж за моего бывшего друга Петра Вощинина. Я постараюсь узнать ее адрес. Позвоните, пожалуйста, через несколько дней и, если можно, в четный день. В нечетные дни я на работе, — видя мое крайнее изумление, пояснил он и с улыбкой сказал, что ему ровно сто лет, но он работает на полставки в Научно-исследовательском институте кондитерской промышленности, и с гордостью добавил, что недавно получил авторское свидетельство за изобретение какой-то конфетной машины...

Не дожидаясь второй встречи с ним, я запросил в Мосгорсправке адрес Вощининой, но и на этот раз его не оказалось. Через несколько дней я снова пришел к Б.В. Кафке.

— Обзвонил всех общих с Марией Васильевной знакомых, но, к сожалению, это были звонки на тот свет, — вздохнул он, — боюсь, что и она... Впрочем, не буду брать греха на душу.

— Вы можете сказать, где она жила, хотя бы приблизительно?

— Для этого надо вспомнить, когда мы с ней виделись, хотя бы приблизительно, — грустно усмехнулся он. — Было это до войны, Отечественной, — на всякий случай уточнил он, — жила она, дай бог памяти, на Люсиновской. Дом деревянный, двухэтажный...

Борис Вячеславович ненадолго умолк, потом продолжил:

— После первой встречи с вами многое вспомнилось — и то, как мы поженились, и то, что Петя Вощинин был на свадьбе шафером. Потом они стали музицировать, Маша неплохо пела, Петя прекрасно играл на рояле. Ну и, как говорится, спелись, — снова усмехнулся он, но в шутке послышались отзвуки давней душевной боли. — Особенно красивой Маша не была, но характер золотой, знала все европейские языки, да и китайский, она ведь родилась в Тяньцзине. А Петя был из дворян, родители — помещики из Смоленской губернии. Мы познакомились в студенческие годы, я учился в Высшем техническом, сейчас это МВТУ имени Баумана, а он — в Петровско-Разумовской академии, ныне ТСХА, потом работал там, закладывал нынешний Тимирязевский парк, был сподвижником Вильямса...

Сколько интересных судеб открывается при поиске! И хоть они не имеют прямого отношения к конечной цели, обойти их нельзя, они создают своеобразный психологический фон. Можно, конечно, опустить все перипетии, тупики, но без них многое теряется. Уже с самых первых шагов поиск начал сводить меня с чрезвычайно интересными людьми, из истории судеб которых создается представление о духовной истории всего нашего народа.

Выход из тупика открылся совершенно неожиданно. Из Улан-Удэ прилетел мой давний товарищ по молодежной газете Е. Голубев. Он тоже интересовался декабристами, немало писал об их жизни и деятельности в Сибири. Евгений Александрович познакомил меня с внучатой племянницей декабристов Бестужевых В.К. Алексеевой, которая неоднократно встречалась с Будылиной, видела снимки Старцева и его потомков.

Договорились с ней поехать в ближайшее время, но собрались лишь через месяц. Вере Константиновне было уже под восемьдесят, и для нее это путешествие стало подвигом. Доехали на троллейбусе до Добрынинской площади, прошли на Люсиновскую улицу, и вдруг Вера Константиновна в растерянности остановилась — дом, где жила Будылина, исчез, на его месте — скверик. Увидев старушек, сидящих на лавочке, спросили, не знают ли они Марию Васильевну. На счастье, одна из них указала путь.

— Дойдите до площади, поверните направо по Серпуховке, там старый дом...

Нашли его легко, но женщина, открывшая дверь, сказала, что Будылина умерла три недели назад. Надо же так опоздать!

— Вещи, бумаги увез мужчина лет шестидесяти. Адреса, фамилии его не знаю, — сказала соседка, — но у меня есть телефоны, по которым надо было звонить, если с ней что-то случится.

Полистав записную книжку, она нашла номера, я записал их, и мы ушли. После долгих многоступенчатых звонков наконец удалось найти крестника Будылиной А.А. Белова. Он не выбросил ее бумаг, хотя уже собирался. Встретившись с ним в мастерской его брата художника П.А. Белова, мы стали разбирать два больших чемодана, до отказа набитых бумагами.

— Один чемодан с материалами по архитектуре, искусству, — говорил Алексей Алексеевич, — я уже отнес по завещанию Марии Васильевны в Центральный научно-исследовательский институт теории и истории архитектуры, где она работала много лет. А об этих бумагах она ничего не написала...

Перелистываем старые альбомы. Множество фотографий — с детства до последних лет. Грустно видеть, как милая, озорная девчушка с бантиками на голове, а затем очаровательная гимназистка буквально на глазах превращалась в зрелую, строгую, но обаятельную, а затем и в преклонного возраста женщину. На первых снимках — улыбки, смешные, забавные позы, запечатленные любительской камерой, затем взгляд становится все более сосредоточенным, в глазах появляются грусть и тревога. А с последних снимков на нас смотрела немощная дряхлая старуха с потухшим взором, бесконечно усталыми глазами, жаждущими покоя...

В отдельном пакете снимки, подаренные ей в разное время. На фотографии — круглолицый гимназист в фуражке и кителе с блестящими пуговицами. На обороте детский почерк: «Марусе, в день ее отъезда из Владивостока, отъ Бори Бриннера. 1899 годъ».

— Это отец американского актера Юла Бриннера, — говорит А.А. Белов. — Видели кинофильм «Великолепная семерка»? Мария Васильевна говорила, что отец Бориса, Юлий Иванович, был женат на крещеной бурятке из Иркутска. А сам родом из Швейцарии, но принял российское подданство...

Позднее я узнал, что Ю.И. Бриннер, как и Старцев, Шевелев, многое сделал для развития Дальнего Востока — помимо торговли занимался поисками каменного угля, золота, закупал и строил корабли. После революции Бриннеры уехали за границу.

Через некоторое время после встречи с А. Беловым я нашел последнюю из Бриннеров, оставшихся в СССР, Марию Юльевну Хвисскую, тетку Юла Бриннера. Она лежала в Филевской больнице и незадолго до своей смерти успела сообщить мне, что ее матерью была Наталья Осиповна Куркутова, дочь врача из Иркутска, крещеного бурята, на которой и женился Юлий Иванович...

Могла ли представить М.В. Будылина, что бумаги, которые, казалось, дороги были только ей, будут так интересны и нужны еще кому-то? Среди фотографий лежала выписка из церковной книги православной церкви в Тяньцзине о ее крещении в 1889 году. Восприемницей была Елизавета Николаевна Старцева — жена Алексея Дмитриевича! Это родная сестра ее матери Надежды Николаевны. Из свидетельства о браке Марии Васильевны с Б.В. Кафкой в Москве в 1911 году узнал, что Борис Вячеславович — австриец по происхождению, а значит, вполне мог быть родственником знаменитому писателю Францу Кафке. Что же я не спросил об этом тогда?

Какие фамилии на обороте снимков! — Андрей Хитрово, Аркадий Небольсин, Сережа Свербеев, Владимир Крашенинников, Володя Неупокоев, Мила Середин-Соба-тина, мичман Мордвинов... Все они подарили фотографии на память еще в конце прошлого века, а значит, жили в Китае и во Владивостоке, где провела детство Маша Будылина.

А вот она с подругами по Алферовской гимназии в Москве.

— Гимназия находилась в районе Плющихи, — говорит А. Белов, — вот Грипли Сахарова, Наташа Гальперин, почему-то они произносили фамилию именно так, не склоняя. Смотрите, какие красавицы! Все они окончили гимназию с медалями. Наташа вышла замуж за Эфроса...

— Наталья Давыдовна Эфрос! — воскликнул я. — Так я на днях видел ее в «Литературном наследстве». Такая ясная голова, блестящая память, столько помнит и знает!

— И Мария Васильевна была такая же. У нее много трудов по археографии, истории архитектуры, она издала письма Лейбница, Коперника, Декарта, написала книгу об архитекторе Львове...

Все это интересно, любопытно, но меня интересует другое... И вот Белов раскрывает большой конверт, вынимает из него фотографию человека с восточной внешностью, похожего на того, чей снимок опубликован в книге М. Барановской, но тут он явно старше. Неужто сын Бестужева? И точно — на обороте надпись: «Мой дядя Алексей Дмитриевич Старцев».

— Наконец-то! — невольно вскакиваю я. — Как же хорошо, Алексей Алексеевич, что вы сохранили все это!

В том же конверте еще несколько портретов Старцева и групповой снимок, где он сидит с мальчонкой на руках, рядом жена, худенькая большеглазая русская красавица, две девочки стоят по бокам, а впереди — два мальчика, пяти и семи лет. Явно семья Алексея Дмитриевича, но как зовут детей? На обороте ничего не написано. Снимок сделан в Москве, на краю его — тиснение: «П. Барбашевъ. Москва».

На трех фотографиях, сделанных в Пекине, Москве, Петербурге в начале этого столетия, — миловидная девушка с совершенно восточными чертами лица. «Дорогой сестре Марусе от Кати Гомбоевой».

— Это внучка Николая Бестужева от его дочери, которую тоже звали Екатериной, — вспомнил я, — она вышла замуж за Гомбоева. А нет ли снимка самой Екатерины Дмитриевны?

Перебрали кипы писем со штемпелями Пекина, Тяньцзиня, Нагасаки, Сингапура, Коломбо, Кейптауна, Лондона... Это путь, по которому ехала сестра Марии Васильевны, Надежда Васильевна, когда вышла замуж за англичанина Вилли и стала жить в Англии.

На многих снимках — ее дочь маленькая Надя: Китай, Москва, Петербург, а с 1907 года — Лондон. Там и умерла в 1925 году Надежда Николаевна Будылина, родная сестра жены А. Старцева. А в 1929 году ее внучка Надя вышла замуж за англичанина, офицера в отставке Дональда, потерявшего в одном из сражений руку.

Переписка М. Будылиной с родными продолжалась до 1941 года, а затем из-за сложностей военного времени прервалась...

За один вечер мы конечно же не могли просмотреть все. Мне пришлось много раз приходить в мастерскую П.А. Белова, главного художника Центрального академического театра Советской Армии. В маленькой комнатушке близ Солянки Петр Алексеевич рисовал не за мольбертом, а за простым письменным столом. И однажды я увидел картины с очень странными сюжетами: на одной — в раскрытую пачку папирос «Беломор» выходят или загоняются толпы людей; на другой — изображение режиссера Всеволода Мейерхольда анфас и в профиль а ниже — его обнаженное тело.

Заметив, что я обратил внимание на эти работы, Петр Алексеевич смущенно сказал, что он просто экспериментирует. Каково же было мое удивление, когда несколько лет спустя я увидел эти и другие картины Петра Белова на выставках и репродукциях в газетах и журналах. Очень скромный, до застенчивости, человек, Петр Алексеевич, с которым мне приходилось не раз встречаться, не афишировал свое, можно сказать потаенное, творчество. Лишь после его смерти миллионы советских людей открыли неведомое доселе его творческое лицо.

Найти имена детей Старцева так и не удавалось. К счастью, В.К. Алексеева в свое время переписала со слов М. Будылиной их имена. Сопоставив их с изображениями, мы примерно определили каждого, но в заочном опознании могли быть ошибки. И тут А. Белов обнаружил последнюю телефонную книжку Марии Васильевны. Начав звонить по этим номерам, я познакомился наконец с Г.Ф. Забугиной, 3. Н. Мартьяновой, встретился с ними.

— Таких людей, как Александр и Дмитрий Алексеевичи Старцевы, не было, нет и не скоро будет, — сказала Галина Филадельфовна. А Зинаида Николаевна посоветовала обратиться к родственнице Старцевых Елене Владимировне Петровой-Кремневой...