У порога царства Эрлэн-хана

Поздним вечером идем по острову Путятину. Решив побыть один, прошу спутников не беспокоиться обо мне и ухожу в гору. Когда я взобрался на перевал, луна поднялась над уровнем моря, серебристая дорожка заколыхалась на волнах. Неописуемо красив остров днем, а ночью, да еще при яркой луне, и вовсе сказочен. Передать его таинственную нежную красоту просто невозможно. Бухты острова и горы на материке залиты туманом, а море чисто до самого горизонта.

«На воде вспыхивали ослепительные искры, похожие на звезды. Вспыхивали в одном месте и угасали, чтобы тотчас зажечься где-нибудь рядом. Каждая волна блестела и сияла сама по себе, независимо от других, но тысячи блесток сливались в сплошное сияние». Эти строки написал Кавабата, и наверняка в такую же лунную ночь, только на другом берегу Японского моря.

Иду по гребню перешейка, приближаюсь к месту, где похоронен Алексей Дмитриевич Старцев. По поверию бурят, душа умершего переносится в царство Эрлэн-хана, но иногда блуждает возле могилы или прежнего жилища. И ночью может встретиться с душой спящего человека, которая на время сна тоже покидает его. Тут-то и происходят похищения и порабощения душ или переселения их в тела других людей и даже животных. Из подобных поверий родились легенды об оборотнях и о перерождениях души, которая, по убеждению многих, бессмертна. Ничего страшного в идее вечности души, по-моему, нет. Ведь бессмертие — это и благодарность потомков тем, кто заслужил его за высокие помыслы, благородные дела.

Вызвать души Старцевых? Ведь говорили, что мой прадед хорошо делал это. Почему бы и мне не попробовать? Жаль, правда, нет бубна или колокольчика-хонхолоя. Но, увидев большой валун, беру камень и начинаю выстукивать дробный ритм. Звук резковатый, неприятный. Потом складываю ладони рупором и кричу вверх, к звездам, луне, в сторону моря: «Хор-хоро-ёхор!»

Гулкое эхо отражается от горы и леса на другой стороне озер и вторит мне: «Ехор-ёхор-ёхор...» Помните танец, который исполняют буряты, монголы, да и болгары, русские тоже. Ведь это слово одного корня со словами «хор» и «хоро», которые родились в глубинах Азии.

Зябкий порыв ветра повеял сзади. Оборачиваюсь — и вижу нечто вроде облачка, еле заметного, почти прозрачного, несется ко мне с глухим стуком копыт. Вглядываюсь. — боже мой! — это же Душа, вернее, душа Души подлетает ко мне. Волосы развеваются белым факелом и сплетаются с гривой лошади. Душа смотрит молча, изучающе и медленно, почти бесшумно скачет вокруг меня.

«Белый скачок за белым скачком...» — вспоминаются строки Василия Кандинского.

Но что это? Там, где только что проскакала Душа, появились другие облачка. «В каждом белом скачке белый скачок...»

Смотрю на них и вижу Лизу Токмакову, ее маму Елизавету Николаевну Старцеву. В руках у них необыкновенные сияющие внутренним светом цветы. Это лотосы, догадываюсь я, они ведь росли когда-то на здешних озерах, названных их именами.

Новый, более сильный порыв ветра от перевала. Смотрю к подножию горы — ничего нет, но, подняв глаза выше, вздрагиваю: над дубовой рощей колышется невесть откуда взявшееся смутное облако... «Плохо, что ты не видишь мутное: в мутном-то оно и сидит», — доносятся слова Кандинского.

Вглядываюсь в очертания облака и угадываю наконец облик хозяина здешних мест — духа-эжина Старцева. Он огромен, как джинн из арабской сказки, взгляд сначала холодный, потом потеплел. Старцев даже вроде как улыбнулся и сделал легкий поклон, словно благодаря за что-то. Киваю в ответ и слышу какие-то неясные звуки, будто ветер засвистел. И точно — вихрь закружил, облачка, как в ёхоре, пошли по кругу, поднимаясь по спирали все выше. Высокое узкое облако над могилой Старцева тоже медленно начало подниматься в лунное небо и...

И тут я просыпаюсь...

Каково же было мое удивление, когда некоторое время спустя я получил письмо из Владивостока, в котором Дмитрий Старцев, внук Алексея Дмитриевича, сообщил мне об открытии памятника на могиле деда именно в тот день и час, когда я увидел тот сон. И было это в субботу 28 октября 1989 года в 6.40 утра по-московскому или в 13.40 по-владивостокскому времени.

На фотографии, присланной мне Дмитрием Александровичем, довольно высокий чугунный столб с бюстом А.Д. Старцева наверху, а внизу — массивная каменная кладка. На могильной чугунной плите отлит герб рода Бестужевых, который я давно послал им, на обелиске слова: «Рожденный от декабриста остался верен его идеалам».

Памятник прекрасный. Архитектор О. Кулеш и скульптор З. Пипекина потрудились на славу. Открытие прошло при большом стечении народа. Помимо путятинцев тут были приехавшие на специальном теплоходе потомки А.Д. Старцева, десятки краеведов, журналистов, представители городских и краевых организаций.

Разглядывая фотографии церемонии открытия памятника, я невольно вспомнил и свой первый поход на лыжах к могиле Н. Бестужева в 1956 году, и поездку на Путятин в 1978 году, когда мы не смогли найти могилу Алексея Дмитриевича. И то, как обморозился под Новоселенгинском, и тот обморок под Владивостоком, когда я потерял сознание от чрезмерной усталости. Но год спустя Саша и Дима Старцевы нашли могилу, установили временный обелиск, и вот наконец ее украшает вполне достойный мемориал.

«Большая заслуга в этом событии — твои публикации, — пишет Д.А. Старцев. — Если бы ты не разбудил нашу публику, вряд ли кто сейчас и вспомнил бы имя Старцева».

Недавно, пытаясь возобновить тот ёхор, который не удалось досмотреть во сне, я представил другой хоровод — с картины Е.В. Казанцевой «Ночь на Лысой горе». Полотно с таким же сюжетом писал и Василий Кандинский. Вот бы увидеть, сравнить его с картиной Казанцевой! Прекрасный плафон мог бы получиться, если бы кто-нибудь нарисовал картину на потолке какого-либо зала! Ее работы «Двенадцать» но Блоку и «Куликовскую битву» приобрел Суздальский музей народного творчества, а «Жар-птицу», «Сказание о невидимом граде Китеже» и многие другие картины не взяли ни кяхтинцы, ни уланудэнцы, ни иркутяне, хотя она предлагала их фактически даром.

Чувствую вину перед Елизаветой Владимировной за то, что не смог помочь в этом. И за то, что не умел найти хороших красок и кистей, за то, что не выхлопотал медаль «За оборону Ленинграда», которую она заслужила, но никак не могла получить. Особенно трудно смириться с тем, что мало навещал Елизавету Владимировну перед смертью и до сих пор не знаю, кто забрал ее картины, альбомы и другие реликвии семейства Лушниковых-Кандинских!

Как много героев этой повести ушло в царство Эрлэн-хана, пока шел этот долгий поиск! Кроме Елизаветы Владимировны умерли Алексей Алексеевич и Виктор Иннокентьевич Лушниковы, ее кузены, которых она называла «мальчики наоборот». Они так помогли мне своими рассказами, архивами, письмами, фотографиями, которые остались после них! И теперь я, как писарь Эрлэн-хана, пытаюсь разобрать, упорядочить их в этой книге.

Огромнейшее им спасибо за истинно кяхтинскую доброту, отзывчивость, удивительную интеллигентность, унаследованные ими не только от родителей, но и от братьев Бестужевых!

Общаясь во время поиска со множеством пожилых людей, я остро почувствовал, как много ценного, интересного знают они, вызывая искреннее уважение к старости, и как важно записывать рассказы о пусть самой скромной, незаметной, по их мнению, жизни. Долгий поиск постоянно шел на грани жизни и смерти: многие из них один за другим уходили в вечность. До сих пор не могу простить себе, что не успел застать в живых М.Ю. Барановскую и М.В. Будылину, которые так много унесли с собой. Но слава богу, что удалось познакомиться, поговорить, записать столько важного от тех, кого вы теперь знаете как героев этой книги.

Перед памятью всех их обещаю, что приложу все силы, чтобы устроить выставку художников древа Кандинских. Помимо полотен Василия Васильевича Кандинского там будут картины Василия Степановича Кандинского, погибшего в русско-японской войне, работы Александра Алексеевича и Виктора Иннокентьевича Лушниковых, скульптуры ученицы Родена Екатерины Песке, картины Елизаветы Казанцевой, которая наивно и трогательно надеялась на посмертную славу, полотна народного художника Якутии Вячеслава Кандинского, этюды ныне здравствующих московского врача Ивана Кандинского, сына профессора консерватории, и якутянки Светланы Кандинской, недавно взявшейся за кисть, профессионального художника Федора Булгакова, сына внучки Кандинских Е.И. Токмаковой и известного мыслителя Сергея Николаевича Булгакова.

В своих полотнах Федор Сергеевич пытается отразить то, что его отец любил и чтил более всего в жизни — «некричащую благородную скромность и правду, высшую красоту и благородство целомудрия».

Очень хотелось бы найти работы москвича Сергея Михайловича Кандинского и ту загадочную картину Бориса Кандинского, которую я видел в глухом далеком подземелье. А если она не найдется, попытаюсь уговорить кого-нибудь написать ее заново. Конечно, невозможно повторить чье-то творение, да еще никогда не видя его, но я так отчетливо вижу ту картину, что, если бы хоть немного владел кистью, написал бы ее сам. Готов подробно, в мельчайших деталях рассказать сюжет и композицию любому, кто решится на воссоздание ее. Особенно надеюсь на тех, кто живет на Амуре и в других местах Дальнего Востока.

Хочется верить, что полотна, как и рукописи, не горят! И я призываю тех, кого хоть немного взволновала эта история, воссоздать картину, которая дала завязку всему сюжету этой книги.

Вернисаж всех Кандинских — неплохая идея, не правда ли? А если не удастся организовать его, предложу издать хотя бы небольшой альбом под названием «Неизвестные Кандинские». В истории живописи вряд ли было нечто подобное — демонстрация творчества художников одного генетического корня, на протяжении десяти поколений, с начала XVIII и почти до самого конца XX века.

Конечно, полотна, картины, рисунки окажутся очень разными по стилю, манере, жанрам, направлениям, не говоря уже об уровне мастерства. Но я не утверждаю, что все созданное художниками этого древа — гениально или талантливо. Цель — не доказательство особой, исключительной одаренности рода Кандинских, а показ того, что есть, что получилось. И увидев древо в целом — с пышными и усыхающими, прямыми и искривленными ветвями, мы, вероятно, убедимся, что красота его вовсе не в прямизне, а в отклонениях от нее — в «иероглифах», которые доступны далеко не каждому.

Было бы неверно изучать древо без анализа других проявлений художественности, какими являются музыка, журналистика, писательская, издательская деятельность, ведь все это — тоже отражение мира и жизни, только другими средствами. К сожалению, мне мало известно о музыкальных способностях первых поколений Кандинских. Какие песни, инструменты звучали в их домах, можно только догадываться. Вполне возможно, не только русские.

Первые косвенные свидетельства о музыкальных увлечениях семейства Кандинских приведены в книге Е. Петряева «Впереди — огни», где говорится, что в их доме в Нерчинском Заводе «имелось два фортепиано, устраивались музыкальные вечера». Были рояли и в «замках» Кандинских в Бянкине, где останавливался и музицировал Михаил Бестужев. Как видите, редкие по тем временам, да еще в такой глуши инструменты стояли не для мебели. Дети Кандинских учились у ссыльных поляков, декабристов не только иностранным языкам, математике, но и живописи, музыке.

Выше уже писалось о музыкальных способностях Лушниковых, о том, что Клавдия Казанцева, дочь А.М. Лушникова, пела в Тифлисской опере, о концертмейстере Майе Водовозовой, профессоре консерватории А.И. Кандинском, а вот его дочь Аня готовится стать скрипачкой, внук Миша, которому в 1990 году исполняется восемнадцать лет, прекрасно играет на рояле. Вполне возможно, что где-то в Сибири и на Дальнем Востоке есть потомки Кандинских, которые превосходно рисуют и музицируют, а мы пока не знаем о них.

Анализируя творчество Василия Кандинского, мы уже обращали внимание на почти бессознательное, интуитивное проявление восточных мотивов в его абстракциях. И я невольно вспомнил безапелляционное утверждение Киплинга: «Восток есть Восток и Запад есть Запад. Эти близнецы никогда не встретятся». Выдающийся русский ориенталист академик В.М. Алексеев, выступая против этого пессимистического изречения, еще в начале века предсказывал, что встреча «близнецов» состоится и откроет огромную перспективу всему человечеству: «Реакция западной души на душу Востока и наоборот создаст новую жизнь, новых людей, новую культуру».

И вот рассматривая годовые кольца на мысленном срезе древа Кандинских, которые охватывают три столетия и почти пятьсот человек, я невольно думаю о том, как относительно деление на Восток и Запад применительно к истории этого рода. Ведь семена его залетели в Сибирь с Запада, корни проросли на Востоке, а крона дала побеги и там, и на Западе.

Пространственно-психологическое деление мира на Восток и Запад меняет свое содержание, смещает границы. Противопоставлять их просто нелепо, так как они являют собой единство противоположностей — условие всякого существования.

Трудно, непросто происходило сближение народов Востока и Запада, но, несмотря ни на что и вопреки всему, в последние годы оно ускоряется.

Мудрецы всех времен и народов учили беречь уравновешенность, избегать крайностей, односторонности. «Внутреннее равновесие, — писал Л. Толстой, внимательно изучавший восточные учения, — есть тот корень, из которого вытекают все добрые человеческие деяния».

Как же не хватает нам такого внутреннего равновесия и в межнациональных отношениях, и в экономике, политике, культуре, а главное, в душах многих из нас! Сколько зла выплеснулось в результате этого на горе всем: противостояние наций, сбои в хозяйстве, на транспорте, алкоголизм, бандитизм... И все это — результат эгоизма, чрезмерного стремления к обособлению, сосредоточению лишь на чем-то своем, порой в дикой форме.

«Стремление к самоопределению приводит к обратным результатам, если нарушается закон «середины»... Там, где побеждает односторонность («я сам по себе и сам для себя»), там развиваются крайние формы индивидуализма и национализма... начинается всеобщий распад, процесс саморазрушения». Эти строки востоковеда Т. Григорьевой, написанные много лет назад, к сожалению, начали сбываться. До чего же мы глухи к предостережениям ученых! О том же писал еще в 1912 году С. Булгаков: «Нигилизм под националистическим соусом не родит настоящей любви к своей родине и своему народу».

В семейном альбоме Ф.С. Булгакова я увидел последние снимки его родителей — Сергея Николаевича и Елены Ивановны, — сделанные в Париже в годы войны. Уже старенькие, немощные, они трогательно стоят друг подле друга. Невольно вспомнились снимки молодой Нелли, как звали ее близкие, и могучий облик Сергея Николаевича на картине М. Нестерова «Философы», где Булгаков стоит рядом с Флоренским. В одной из последних работ — «Моя родина» — с надписью «Посвящается жене моей» — отец Сергий вспоминает Ливны, небольшой городок под Орлом, и усадьбу Олеиз в Крыму, ставшем ему второй, но тоже единственной родиной.

Пророческими оказались слова Булгакова: «Близится время, когда все почувствуют себя в большей или меньшей степени беженцами». Высланный в 1922 году, Булгаков с женой жил сначала в Константинополе, затем в Париже и хлебнул горя русских беженцев по своей и не своей воле. Но пророчество неожиданно коснулось и наших дней.

«Так жить нельзя», — утверждает своим фильмом Станислав Говорухин. «Если кто-то говорит, что дальше так нельзя, то именно в этом «так» он лишь остается правым. Так нельзя, но иначе можно», — отвечает нам из 1935 года Николай Рерих. Иначе? А как? Булгаков видел историческое будущее России в руках интеллигенции. Однако вспоминая накал дебатов в Государственной думе, депутатом которой он был, Булгаков беспокоился: все ли благополучно в душе интеллигенции, не больна ли она? Его пугали распри и раздоры, упорство в отстаивании принципов, нежелание поступиться ими, атмосфера политических страстей, не растворенная ничем примиряющим. Поэтому он и заявлял, что общество не может развиваться и жить без известного этического минимума солидарности и взаимного понимания. Приводя изречение Достоевского «Красота спасет мир», Булгаков понимал, что спасет не красота сама по себе, а созидание ее. Но для созидательной работы необходимы если не полное единение и согласие, то хотя бы взаимопонимание и соглашение.

Однако Булгаков не призывал к отступлению. «Нет, вернуться на старые духовные позиции нельзя, мы отделены пропастью, полной мертвецов, мы выросли и исторически постарели, бесполезно и недостойно нам молодиться. Надо начать что-то новое, учесть исторический опыт, познать в нем самих себя и свои ошибки, ибо иначе если мы будем видеть их только у других, на противной стороне, то мы останемся загипнотизированы своей враждой к ней и ничему не научимся. Потребно накопление духовных сил, творчество культуры».

Поразительна злободневность этих строк, написанных еще в 1908 году. Поражает и то, как порой чуть ли не буквально совпадают идеи русских мыслителей о космосе, красоте, вечности, а различие только придает звучанию стройность многоголосия. Циолковский провозглашал наступление Космической эры. Булгаков как бы предвосхитил учение Вернадского о ноосфере, а Флоренский развил его дальше. Чижевский установил влияние Солнца и Космоса на жизнь Земли, а Лев Гумилев, отталкиваясь от идей Чижевского, создал новую теорию этногенеза.

Василий Кандинский пытался в красках отобразить рождение новых миров. Виктор Кандинский отважился изучать запредельные тайны психики и опосредствованно «вывел» Н. Рериха на осознание психической энергии в судьбах человечества. Рерих поднял «Знамя мира», символизирующее Великую космическую спираль — три красных круга, заключенных в большом и олицетворяющих прошлое, настоящее и будущее. Человека, планету и Космос. Это «Знамя мира» изображено на картине Н. Рериха «Мадонна Орифламма». Смотрю на нее и невольно вспоминаю монгольскую богиню времени Зугдэр Намжилму.

Наша планета, исторгающая естественное радиоизлучение, в начале века стала оплетаться радиоволнами различных частот и диапазонов. Сейчас же Земля окутана многослойным клубком не только радиоволн, но и телевизионных сигналов. Развивая учение Вернадского о ноосфере как высшей стадии биосферы, когда человечество получило возможность разумно воздействовать на развитие Земли, Флоренский, автор многих трудов, способствовавших созданию телевидения, доказывал существование в биосфере «особой части вещества, вовлеченной в круговорот культуры», отмечал особую стойкость вещественных образований, проработанных духом, в частности предметов искусства, и считал, что создание новой культуры имеет планетарный, космический смысл.

Работая на Центральном телевидении, я физически ощущаю и напряжение, с которым трудятся над передачами тысячи моих коллег, и телерадиосигналы, которые не только обрушиваются на Москву с высоты Останкинской башни, но и возносятся к космическим спутникам связи для ретрансляции их на сотни «орбит» нашей страны.

Велика сила воздействия телевидения и радио на умы современников. Но какова была сила духовного излучения и нравственного влияния декабристов на умы и сердца людей, если она так зарядила и облагородила столько поколений сибиряков! Как удалось декабристам в век сальных свечей и гусиных перьев зажечь в них страсть к учению, любовь к живописи, музыке, увлечь изобретательством, точными науками, привить истинное благородство взаимоотношениям людей, которое так нужно нам!

Все, чем сейчас может гордиться род Кандинских, трассирующим пунктиром уходит к встречам, урокам, беседам с братьями Бестужевыми и их соратниками. И потому сотни представителей этого рода сумели подняться из тьмы веков и глухомани тайги к подлинным вершинам человеческой культуры и знаний.

Разветвление исконного ствола, с которого все началось, образовало густую крону могучего зеленого древа, глубоко уходящего корнями в глубь времен и пространство сибирских далей. А корни эти донесли до шелестящей листвы животворные идеи, силу духа и нравственное благородство декабристов.