Картина в подземелье

После международной встречи по легкой атлетике мы ехали на маленьком автобусе из Улан-Батора к границе СССР. Сборная Бурятии, за которую я выступал, завоевала второе место после спортсменов Китая, но опередила команды Монголии и Корейской Народно-Демократической Республики. Усталые после жарких баталий, мы дремали под ровный рокот мотора, но в ушах еще звучали выстрелы стартовых пистолетов, торжественные марши при награждении победителей, слова тостов на заключительном банкете.

Вспоминалось и посещение буддийского храма-дацана, где нам показали сотни больших и малых бурханов, скульптуры хранителей Будды, богини Тары, поэта Милорайбы, воспевающего бурханов и чутко прислушивающегося к жалобам несчастных. Больше всего запомнилась трехликая Ушнишавиджая (Зугдэр-Намжилма) — богиня трех времен: прошедшего, настоящего и вечного, в которое входит и будущее.

Въезжаем на крутые подъемы, мчимся со спусков, а вокруг — голые сопки, горы, поросшие леском. Монголия вовсе не степная, а скорее горная страна. По обе стороны дороги — стада овец, коров, всадники-араты то подгоняют отбившихся животных, то, как изваяния, стоят в дыме костра от комаров и слепней.

Кочевья гуннов, уйгуров, киданей роились здесь в давние времена, а позднее полчища Чингисхана начали отсюда свои походы сначала на чжурчженей, затем двинулись в Среднюю Азию, на Кавказ, Русь. Что влекло орды гуннов, монголов в столь дальние края — засуха, бескормица или какие-то пассионарные силы, о которых пишет историк Л.Н. Гумилев? А может, просто безграничная, ненасытная жажда власти и богатства?

Любуясь необычными пейзажами, которых я никогда доселе не видел, я вдруг почувствовал, что они почему-то кажутся знакомыми, словно я уже бывал здесь. Неужто память предков всколыхнулась во мне? Отец говорил, что наш род происходил из Монголии. Из-за какой-то вражды и гонений пятеро братьев бежали вниз по Селенге, обосновались возле Гусиного озера, но после гибели одного из них переправились через Байкал и обосновались на Ангаре. Незадолго перед смертью отец сказал мне, что его дед был шаманом. Именно это обстоятельство принесло ему много осложнений в жизни. Узнав, что шаманское звание передавалось по наследству, я понял, что мои пращуры могли бежать из Монголии из-за гонений со стороны лам. Но каких усилий стоила ламам эта победа, ведь немало притягательного и даже полезного было в обрядах шаманов, которые передавали и духовное богатство предков — традиции, сказания, эпосы, рецепты народной медицины, приемы охоты и рыбной ловли.

Раздумывая об этом, я задремал и увидел во сне высокого шамана, увешанного бляхами, железками, шкурками зверей. Глядя в темное небо, он бьет в бубен, пританцовывает у костра и причитает нараспев:

Клянусь быть отцом сиротам,
Лечить и больных, и старых,
Не обходить чужеродных,
Калек и деток малых.

Клянусь перед всеми навеки
Передавать в предсказаньях,
Что скажет ладонь человека
Или лопатка баранья.

Но если я клятву нарушу,
Пусть дом мой развалится тут же,
Огонь в очаге пусть потушат
Свирепые ветры и стужа.

Пусть вьюга над юртой воет
И стены покроет иней,
И все, что предсказано мною,
Как сновидение сгинет...

«Это же клятва, которую приносил сородичам мой прадед при посвящении в шаманы», — догадался я, проснувшись.

Сомнения в монгольском происхождении все же одолевали меня, пока я не встретился с профессором М. Герасимовым, который по черепам восстанавливал облик древних людей. Во время интервью, которое я брал для «Комсомольской правды», Михаил Михайлович сразу же определил мою национальность, а затем сказал, что у меня есть и русская, и тунгусская кровь, как и у многих западных бурят, но доминирующие черты — монгольские.

— А рост от русских? — спросил я.

— Нет, от халха-монголов.

Видя мое изумление, Герасимов пояснил, что халха-монголы были высокорослые астеники.

— Но я почти не видел высоких монголов.

— Самые высокие, сильные вошли в гвардию Чингисхана. Одни погибли в междоусобных войнах, другие — в битвах с чжурчженями, китайцами, а большинство ушло в походы на запад. Чингисхан, Батый принесли много горя, страданий не только другим народам, но и Монголии, обескровив, остановив ее развитие. А в том, что чингисиды основали династии в Средней Азии, Иране, Индии, Крыму, — утешение для монголов сомнительное. Награбленные богатства не дошли до них и никак не улучшили положения Монголии...

Свернув с трассы к живописным скалам, мы остановились на привал. Во время обеда шофер-монгол полушутя-полусерьезно предложил капнуть водки в костер: «Скоро будем пересекать албанай-харгы — дорогу блуждающих духов. Как бы они не увели нас в сторону». Подумав, что тот намекает на выпивку, тренер категорически возразил. Шофер усмехнулся: «Дело ваше, но эжин — дух-хозяин здешних мест может обидеться». Мы посмеялись, но только тронулись в путь, как на первом спуске на полном ходу лопнуло переднее колесо, и мы едва не свалились с обрыва.

Пока шофер менял баллон, с запада начали наползать черные тучи, и, когда мы продолжили путь, разразилась сильная гроза. В одной из низин поток размыл мост, мы были вынуждены искать брод, потом по колено в холодной воде толкать автобус. В конце концов мы действительно сбились с пути и лишь поздно вечером добрались до какого-то глухого таежного селения на берегу реки Иро.

За ужином пришлось выпить от простуды. Шофер тоже выпил и сказал, что зря мы не послушались его, вот эжин и наказал нас. Я невольно подумал, не родственник ли монгольский эжин знаменитому джинну из арабских сказок?

Однако дело было, пожалуй, не в злых блуждающих духах. Как раз в этих местах проходит так называемая ось Воейкова. Известный русский климатолог изобразил ее на карте мира в виде гигантского воздушного потока, пересекающего Евразию с востока на запад. Тут не обычные лепестки розы ветров, а своего рода гигантский острог высокого давления, шипы которого то и дело тревожат живущие окрест племена и народы. И к вечеру, когда мы подъезжали к границе, колыхнулись, зашевелились колючки оси Воейкова, этой огромной аэродинамической трубы, приносящей ветры, дожди, туманы.

Однако главное событие того долгого, полного приключений дня произошло поздним вечером.

После ужина я вышел на высокое крыльцо, сел на лавку под большим навесом. В облике усадьбы, где мы остановились, было явно сибирское — высокий бревенчатый дом с мезонином стоял на большом каменном фундаменте, во дворе множество деревянных строений — завозня, баня, конюшня с сеновалом. Переводчик Лхамсурен сказал, что до революции здесь жила семья русских из Кяхты, они выращивали хлеб, занимались извозом. После гражданской войны на них напала какая-то банда. Хозяина усадьбы и его взрослых сыновей убили. Вдова, похоронив их, уехала с невестками в Россию. Через некоторое время здесь поселился одноногий русский, бывший белоказак, и стал сторожем. Много таких, бывших, оказалось в Монголии, они жили не только вдоль границ, но по всей территории страны.

Дождь поутих, но ручьи еще бежали с горы по двору к реке, неугомонно шумевшей невдалеке. Обильные капли, тревожно шурша, стекали с крыш и ветвей деревьев. Не в такой ли сумрачный, сырой вечер налетели бандиты? Рассказ о давней трагедии взволновал меня. Как говорил Лхамсурен, монголы очень любили, уважали эту семью, называя хозяйку Авгу-багша (Авгай — по-монгольски почтительное обращение к женщине, а багша — учительница, впоследствии выяснилось, что имя хозяйки — Августа). Вдруг сторож что-то знает о ней? Вот он как раз идет с обходом по двору с «летучей мышью» в одной руке и с посохом в другой.

Остановившись у двери в полуподвал под домом, он огляделся, достал ключ, отомкнул большой висячий замок, со скрипом открыл массивную дверь и, войдя в нее, неожиданно выглянул. Странно: сторож, а ведет себя воровато. И тут я, не знаю почему, сбежал с крыльца, спустился вниз и пошел за сторожем на свет фонаря.

Вскоре шаги затихли и послышались невнятные слова. Старик обращался к какой-то женщине по имени Кутя. Выглянув из-за угла, я увидел, что он стоит перед большой картиной. На холсте прекраснейший пейзаж: берег широкой реки, вдали острова, синие горы и солнце за облаками. А на переднем плане — не то белая птица, не то девушка, взмахнувшая белой косынкой. Очертания смутны, размыты.

Старик поставил фонарь на ящик и начал протирать позолоченную раму. «Что за картина? Почему здесь, в подземелье?» Сквозняк донес до меня пыль, и я чихнул. Сторож вздрогнул, оглянулся. В глазах недоумение, злость. Бормочу несуразицу, мол, заблудился, извините.

— Ступай отсюда! — закричал он, приподняв посох.

Я ответил, что не смогу выйти один, тогда он велел следовать за ним. Услышав, как я стукнулся головой о балку, он назвал меня армавирской каланчой, из чего я понял, что он с Кубани, и сказал ему, что был там в прошлом году. От удивления он даже остановился: шутка ли, впервые видит человека, недавно побывавшего на его родине. Потом спросил, как там Екатеринодар, я объяснил, что теперь это Краснодар, а он покривился: «Вот гады — перекрасили!» Сказал ему, что был там на первенстве России по легкой атлетике, город — зеленый, красивый, затем спросил, что это за картина, но в ответ услышал: «Поговорим завтра». Однако утром его в сторожке не оказалось — уехал на отару.

Рассказал об этом Лхамсурену, тот взял ключи, спустились с ним в подземелье, не без труда нашли место, где висела картина. На стене — лишь следы гари, а на полу уголья.

— Зачем он сжег ее? Это же преступление! — в отчаянии крикнул я. Переводчик заверил меня, что узнает все на обратном пути, а сейчас пора в дорогу — автобус отправлялся.