От автора

Многое предстанет в этой книге:

— и загадочное полотно в глухом таежном подземелье, которое десятилетия спустя «всплывет» на болгарском берегу Черного моря...

— и заснеженные могилы декабристов на крутом берегу Селенги в Забайкалье...

— и далекий остров Путятин, где я узнал о потомках Николая Бестужева...

— и таинственный сундук с письмами декабристов, спрятанный где-то в Кяхте...

— и страшные псевдогаллюцинации психиатра Виктора Кандинского, погибшего в самоотверженном поиске рубежей между нормой и отклонениями, гениальностью и безумием...

— и причудливые импровизации его кузена Василия Кандинского, полотна которого лишь недавно стали появляться после долгих лет забвения...

Странные сны-видения вплетаются в реальную ткань жизни, ритмы шаманских камланий прорываются сквозь гул мотора. Смутные догадки, ассоциации автора чередуются со строгими научными выводами ученых.

И все это — лишь ответ на вопрос, заданный мне в Московском Доме художника: почему я занялся декабристами?

Тогда я ответил, что родился и вырос в местах их каторги и ссылки, сказал о генетической благодарности первенцам свободы, которые так много сделали для моих сородичей-бурят и всех сибиряков.

Однако далеко не все так просто. Дело ведь не только в месте рождения или почтении к декабристам. Немало моих земляков испытывают к ним эти чувства, следят за статьями, книгами о декабристах, но далеко не все испытали такие глубокие эмоциональные потрясения, которые увлекли бы их в дали пространства и времени.

Давность событий, обилие фактов постоянно сбивали меня с последовательности повествования. Многое помнится четко, а кое-что забылось. И тут на помощь пришли записи, сделанные в пути, в разных углах страны, и письма, фотографии из семейных альбомов давно умерших людей.

Старые картины, фотографии выхватывают из тьмы времен то фигуру шамана с бубном, то сестру милосердия, держащую под уздцы лошадь на сопках Маньчжурии, то группу молодых людей на качелях в солнечный летний день 1913 года. Пытаясь оживить эту идиллическую картину, я вдруг услышал их голоса, смех, увидел, как одна из девушек спрыгнула на землю и побежала на берег реки и... Однако не буду спешить, даже вслед за такой милой девушкой.

Явное стремление к занимательности и детективной форме не может скрыть некоторой сумбурности изложения, уходов, отступлений в сторону, что, впрочем, отражает ложные ходы и тупики поиска. В какой-то степени на манере письма не могло не сказаться мое духовное или, выражаясь еще высокопарнее, идейно-политическое развитие, которое происходило весьма своеобразно.

Окончив школу в Улан-Удэ и каким-то чудом попав сквозь мелкое сито конкурса в Московский университет (тема вступительного сочинения: «Сталин — великий знаменосец мира»), я начал учебу на философском факультете под грохот идеологической канонады в честь «Марксизма и вопросов языкознания». А одновременно мы начали штудировать «Материализм и эмпириокритицизм», эту «подлинную вершину философии». Никогда не читав книг Беркли, Канта, Юма, смутно представляя, какие это мыслители, мы стали разоблачать, громить их, как и русских богоискателей — Богданова, Булгакова, Луначарского. Разоблачили и пошли дальше — добивать историческую школу Покровского, «Историю философии» Александрова, разносить вейсманистов, морганистов, генетиков, кибернетиков.

Таким вот образом я — правнук шамана, внук насильно крещенного в проруби Ангары, сын ветерана партии, трижды исключенного и трижды восстановленного в ее рядах, начал штурмовать вершины науки с ужасающими пробелами и искажениями в знаниях. На семинарах по литературе я, прочитавший лишь «Хаджи-Мурата», с трудом одолевший в школе «Войну и мир», разоблачал Толстого за непротивление злу насилием, и он стал для нас не великим писателем, а просто зеркалом русской революции.

Чего уж говорить о декабристах, которые были для меня абстрактными рыцарями, «кованными из чистой стали»?

И все же было в нас неосознанное внутреннее сопротивление, неприятие канонов. Помню споры и недоумения по поводу многих положений последней работы Сталина «Экономические проблемы социализма». Помню шок и оцепенение в зале при моих вопросах: «Куда делось отрицание отрицания?», «Если церковь надстройка, то над каким базисом?» Подобные наивные вопросы мы задавали чаще не на семинарах, а самим себе.

Как выяснилось позже, подобные вопросы ставили и пытались на них ответить не только в студенческие годы, но и после окончания МГУ многие однокашники по факультету — Лен Карпинский, Арчилл Ильин, Юрий Карякин, Борис Грушин, Неля Мотрошилова, Мераб Мамардашвили, Леня Селескериди...

Постоянную работу мысли и духу задают возвращаемые в лоно культуры философские трактаты Н. Бердяева, С. Булгакова, П. Флоренского, Н. Федорова, проза и пьесы М. Булгакова, А. Платонова, В. Набокова, неизвестные ранее стихи Гумилева, Ахматовой, Цветаевой, полотна Кандинского, Малевича, Филонова, Шагала...

Все это невольно заставляет нас изучать возвращенное из небытия, сопоставлять его с прежними ценностями, исправляя вывихи, искривления эпохи политического дальтонизма, нравственной глухоты и цинизма, пересматривая общую картину и контекст нашей культуры. Странное и страшное идеологическое месиво, которым пичкали нас в университете, дает отрыжку и в наши дни. Потому-то в идеологии и культуре надо перестраиваться и тем, кто не лгал, не предавал близких, не отказывался от убеждений, ибо познание истины, усвоение духовных ценностей — процессы на всю жизнь. Стоит им остановиться, как тут же начнутся застой, омертвление личности.

В поиске истинных духовных ценностей я «вышел» на декабристов, как мне казалось, неосознанно, почти случайно — после того как побывал на их заброшенных могилах в Забайкалье. Начав поиск их потомков, который неоднократно заходил в тупик и прерывался, я временами терял надежду на успех и представить не мог, что в конце концов удастся найти правнуков Николая Бестужева, других кровных и духовных наследников декабристов, среди которых окажутся потомки Басниных, Боткиных, Кандинских, Корнаковых, Сабашниковых и других русских фамилий, корнями уходящих в забайкальскую землю.

Герцен писал о печальной загадке: «Как у молодого поколения недоставало ясновидения, такта, сердца понять все величие, всю силу» декабристов? Лишь в последние десятилетия начались первые сдвиги — стали появляться научные труды, художественные фильмы, телеспектакли, книги, более верно и достойно оценивающие величие их духа.

Дух революционных преобразований, ненависть к рабству, беззаветная любовь к отчизне, вера в ее высокое предназначение, «возбужденное чувство человеческого достоинства», уважительное отношение ко всем народам — все эти благородные черты и нравственные установки декабристов должны заряжать и вдохновлять нас в нынешней жизни.