Пустой холст и так далее

Пустой холст¹. Внешне: по-настоящему пустой, выглядящий молчаливым, равнодушный. Почти одурманенный. В действительности: полный напряжения с тысячью низких голосов, исполненный ожидания. Немного напуганный, потому что может быть нарушен покой. Но покорный. Он с готовностью делает то, что от него хотят, и взамен просит только благодарности. Он готов все снести, но не желает многое терпеть — он усиливает истину, но также и обман. И он истребляет без сожаления обман. Он усиливает голос лжи до истошного крика — невозможно вынести.

Чудесно чистое полотно — лучше, чем некоторые законченные картины.

Самые простые элементы. Прямая линия, прямая и узкая поверхность: тяжелая, нерушимая, безразличная ко всему, явно "делающая все по-своему" — как уже прожитая жизнь. Такая и не иная. Искривленная, "свободная", вибрирующая, этак освобождающая себя, этак уступающая, "эластичная", словно нескончаемая, — как участь, которая нас ожидает. Она может стать чем-то еще, но не станет. Твердая и мягкая. Соединение этих двух начал — бесконечные возможности.

Каждая линия говорит: "вот и я!" Она сохраняется в силе, показывая свой выразительный лик: "слушайте! слушайте мой секрет!"

Чудесна линия.

Маленькая точка. Множество маленьких точек, которые здесь все меньше и меньше и которые там все больше и больше. Все они замерли внутри, но остаются подвижны — много маленьких напряжений, которые без перерыва хором поют: "слушайте!", "слушайте!" Малые клики подкреплялись в хоре до великого: "Да!"

Черный круг — отдаленно грохочет, это мир для себя, которого ничто не заботит, возвращается в себя, завершающий пространство. Долго и несколько прохладно говорит: "вот и я!"

Красный круг — пульсирующий, уединяющийся, углублен в себя. Но в то же время он в пути до тех пор, пока он хочет сохранять все другие позиции для себя, — также он излучает сияние, разгоняя препятствия до всех удаленных углов. Гром и молния одновременно. Пылкое: "Вот и я".

Чуден круг.

Но еще более чудесно такое: добавление ко всем этим голосам многих, многих других (он осуществляет другие простые формы многих форм и красок) на единственном полотне — и все оно становится единственным "ВОТ И Я".

Ограничение, "скупость", безумное богатство, "расточительность", громкое звучание, жужжание мошкары. Все, что есть между ними. Тысяч лет едва ли было достаточно, чтобы достичь предела, максимальных ограничений возможностей. Предел, в итоге, не существует.

Уже около 25 лет я интересуюсь подобными "абстрактными" вещами. Еще перед войной я полюбил и использовал раскаты звуков и жужжание мошкары. Однако диапазон был "драматичным". Взрывы, пятна, которые неистово сталкивались, приходившие в отчаяние линии, извержение, грохот — катастрофы. Такие элементы, как линии-краски, конструкция, манера наложения цвета, собственно техническая манера — объединяют все и делают "драматическим", подчиненным цели. Потерянный баланс, но не уничтожение. Повсюду предчувствуется обновление вплоть до прохладного спокойствия.

С начала 1914 года я чувствовал желание "прохладного спокойствия". Я не хотел суровости, но сдержанности, только сдержанности. Временами леденящей. Так сказать, китайского подарка, пылающего жаром снаружи и ледяного внутри. Я хотел чего-то перевернутого (и поныне) — в холодной чаше пылающей начинки.

Закрытый. Существуют мириады способов сокрытия.

Уже в 1910-м я скрыл "драматическую" "Композицию 2" "приятным" колоритом. Подсознательно воспринимая контрасты, он противопоставляет части "горькие" некоторой "сладости", "горячее" — "холодному", оставляя в "позитиве" известный привкус "негатива".

В мой "холодный" период я сдерживал также зачастую пылающий колорит формами жесткими, холодными, "ничтожными". Иногда кипяток течет под лед — природа "работает" на контрастах, без которых она умирает и опошляется. Так и искусство, которое не только родственно природе, но и которое с радостью подчиняется игре ее законов. Подчиниться законам, выяснить их предназначение, исполненное мудрости, — вот величайшая радость художника.

Подчиниться — значит проявить уважение. Каждая новая точка цвета, которая появляется на полотне в процессе работы, подчиняется предыдущим — даже в своих противоречиях, она есть небольшой камень, который вписывается в великий профиль "ВОТ И Я".

В итоге, гораздо чаще проявляется "непонимаемое", чем "понимаемое". Это часто случалось со мной, но никогда так ярко, сильно, как во времена моего "холодного" периода, когда не один друг отворачивался от меня. Однако я знаю, что лед (не моих картин, но недоразумения) однажды растает. Возможно, он уже, пусть и немного, растаял сегодня. Время увлекает людей — но то, что растет слишком быстро, исчезает еще быстрее — без глубины нет вершин.

После такого рискованного шага (который можно у меня предвидеть) от одной "экстравагантности" к другой мои желания изменились снова, так сказать, в направлении внутренней силы, которая и движет мной вперед. Однако то, что я хочу сегодня, не так легко продемонстрировать, как предыдущие желания (если их действительно объяснить так легко). Желание, в сущности, не менялось. А изменение в основном в том, что улучшилось понимание того, как одновременно подниматься вверх и опускаться вниз — в одно и то же время "вверх" (к вершинам) и "вниз" (в глубину).

Эта сила, без сомнения, всегда связана с расширением как естественным следствием и с торжественным спокойствием. Рост во все стороны.

Сегодняшним моим желанием является во всяком случае: "все шире! все шире!". Полифония, как говорят музыканты. В то же время: соединение "волшебной сказки" и "реальности". Не внешней реальности — собаки, чаши, обнаженной женщины, — но "материальной" реальности живописных ресурсов выражения, инструментов, того, что требует всеобщего изменения всех средств и самой технической манеры. Картина есть синтетическое единство всех частей. Для реализации "сна" не обязательно есть нужда в сказках о "Сапогах-скороходах" или "Спящей красавице", ни даже в фантазиях, выводимых из какого-нибудь каждодневного объекта, но исключительно в чисто живописных сказках фей и тех, кто знает, как "рассказывать истории" живописно и неординарно — в соответствии с их "реальностью". Сцепление внутреннее достигнуто различиями внешними, стык — распадом и расколом. В тревожном покое, в спокойной тревоге. "Действие" в картине не должно происходить на поверхности материального холста, но "некоторой частью" в пространстве "иллюзорном". Через выдумку (абстракцию) должна говорить правда. Правда полна здоровья, которое называется "ВОТ И Я".

Я смотрю через мое окно. Множество холодных заводских труб молчаливо возвышаются. Они непреклонны. Неожиданно задымила одна. Ветер закручивает дым и меняет все градации красок. Мир полностью изменился.

Комментарии

Впервые: Toile vide, etc. // Cahiers d'Art. 1935. № 3. P. 117.

Статья появилась в парижском журнале "Cahiers d'Art" в 1935 г. Она во многом развивает идеи основных предшествующих сочинений, в первую очередь, конечно, таких как "О духовном в искусстве" и "Точка и линия на плоскости". Правда, согласно литературным вкусам Зервоса, издателя журнала, они изложены в более поэтической форме.

Перевод с французского B.C. Турчина

1. Следует иметь в виду, что слово "toile" по-французски женского рода (что придает в оригинальном тексте, особенно в первом абзаце, словам Кандинского определенный "игровой" ("игривый") характер. Другие значения слова: "полотно", "картина".