«Монголия — прекрасная страна»

Летом 1984 года мне посчастливилось попасть в состав делегации журналистов, направленных в Монголию. Вылетев вечером из Москвы, на рассвете мы оказались в Иркутске, почти родном городе, ведь я родился на берегах той же прекрасной Ангары, где стоит Иркутск, только ниже по течению, примерно на полпути к Братску. Вскоре наш Ту-154 вновь набрал высоту и чуть не сразу оказался над Байкалом, укутанным легкой дымкой тумана. Острые гольцы Хамар-Дабана стерегли утреннюю дрему славного моря, преграждая путь лучам восходящего солнца.

Вскоре за этим хребтом под крыльями самолета четко, как на карте, обрисовались Гусиное озеро, пойма Селенги, на левом берегу которой спит вечным сном Николай Александрович Бестужев. Даже с огромной высоты мне удалось рассмотреть мемориал в честь декабристов, сооруженный на могилах Бестужева и Торсона.

Скользнув взглядом вниз по течению Селенги, увидел розовые от утреннего солнца кварталы Улан-Удэ, в окрестностях которого прошло мое детство. Пока разглядывал хорошо знакомые места, мы оказались над Кяхтой. Как же быстро — в считанные минуты — пересечено это пространство, которое, по сути, не так уж и велико: Байкал, Улан-Удэ и Кяхта видны с самолета одновременно. А ведь в начале века путь из Иркутска в Кяхту длился почти неделю. Не случайно кяхтинцы пользовались торговым трактом через перевалы и отроги Хамар-Дабана, а в конце прошлого века провели изыскания для постройки железной дороги, напрямую связывающую их городок с Иркутском. Среди изыскателей был и сын А.М. Лушникова Алексей Алексеевич, о котором говорилось выше.

Прильнув к иллюминатору, вижу место слияния Орхона с Селенгой. Это уже территория Монголии. Выше по течению в Орхон впадает река Иро, та самая, где жили Корнаковы. Густой туман почти полностью закрывает таежные пади, хвойные леса на склонах гор, меж которых мчит свои быстрые воды река Иро. И селение Еро-Хоро, как теперь называется Корнаковка, рассмотреть не удалось.

Скользнув над сопками в долину реки Толы, мы приземлились в аэропорту Улан-Батора и сразу же попали в объятия ослепительного монгольского солнца, не столь расцвечивающего пейзаж, сколь выжигающего краски своими яркими лучами. Диковинные мелодии горлового пения, доносящиеся из радиоприемника, сразу же заполнили слух, когда мы ехали к городу.

До чего же изменился Улан-Батор за четверть века, с тех пор когда я впервые побывал здесь. Город стал выше — в центре появились девяти- и двенадцатиэтажные дома, раздался в плечах — кварталы ушли далеко за прежнюю черту планировки. Но виделись в падях гор сотни юрт, в которых до сих пор живут многие монголы.

Ознакомившись с десятидневной программой пребывания в Монголии, я расстроился: маршрут, утвержденный еще до нашего приезда, не предусматривал заезда в те края, откуда можно было бы попасть на реку Иро. Нам предлагалась очень далекая и потому весьма дорогая поездка на озеро Хубсугул. И как я ни пытался «отколоться» от группы, уговорить монгольских друзей и руководителя группы помочь мне попасть в желанное место, это не удалось.

Во всех музеях я спрашивал о картине, но ни на стенах, ни в запасниках ничего подобного не оказалось. Более того, искусствоведы утверждали, что такой картины в Улан-Баторе, да и в других местах Монголии, наверняка нет.

Побывав в Академии наук, на предприятиях, мы через несколько дней вылетели в Мурэн, километров за шестьсот с лишним на запад, съездили к отрогам Саян, затем на озеро Хубсугул, которое называют младшим братом Байкала, так как оно образовалось в одну геологическую эпоху с нашим славным морем. Одна из речушек, впадающих в Хубсугул, буквально кипела от хариусов, и мы за несколько минут наловили целое ведро голыми руками. Дело в том, что монголы по своим давним поверьям считают рыбу святой и не ловят ее. Сейчас многие из них уже начинают ловить и есть ее, но все же рыбы в Монголии еще очень много.

Удивительно красив и сказочно богат этот горный край. Здесь открыты огромные залежи полезных ископаемых. Под стать исполинским вершинам и люди этого уголка Монголии. Не случайно именно здесь жил самый высокий житель страны Гонгор, рост которого был 2 метра 64 сантиметра. Обладая необычайной силой, он ворочал, катал большущий камень весом 640 килограммов. Здесь же, в Мурэне, жил и первый монгольский «воздухоплаватель» Геленхуу. Соорудив крылья из шкур, он прыгал со скал, самая высокая из которых достигала 120 метров. А было это еще в 1920-х годах.

Почти все специалисты, рабочие и араты, с которыми мы общались, свободно говорили по-русски, так как многие из них учились в СССР или ездили к нам на практику, в командировки, туристические поездки.

Делясь впечатлениями о поездке, мои друзья Генрих Волков и Рейнгольд Вид говорили о том, что их прежние представления о духе и характере монголов полностью изменились. Это и понятно, ведь во многих книгах они изображались чересчур степенными, медлительными, по-восточному непроницаемыми. Но неторопливые вековые ритмы кочевников сменились быстрыми темпами жизни и быта современных монголов.

С прошлым страны мы познакомились в музеях и в действующем буддийском монастыре Гандан-хийт. До революции в Монголии было 740 монастырей. Каждая семья обязывалась сдавать в них одного, а то и двух мальчиков, которые становились хубраками, а затем монахами с обетом безбрачия. А монгольские девушки по приказу маньчжурского императора насильно выдавались за китайцев и маньчжуров. Помните, как Авгу-бакша прятала их у себя и в Кяхте?

В музее «Сум» мы увидели музыкальный инструмент «чомгом-гандан», который использовался при богослужениях. Эти страшные трубы, издающие тонкие, печальные звуки, изготовлялись из бедренных костей восемнадцатилетних девушек, умерших или погибших от несчастных случаев. Всячески поддерживая подобные дикие обычаи, маньчжурская династия Цин фактически обрекала монгольскую нацию на вымирание.

Именно поэтому монголы сознательно тянулись к русским, шли на сближение с Россией, видя в ней единственный шанс на спасение. После революции в Монголии наша страна первой протянула руку дружбы братскому монгольскому народу, оказав ему военную, хозяйственную, морально-политическую поддержку.

С радостью узнал я, что не забыто в Монголии и имя Августы Дмитриевны Корнаковой. О ней появились первые статьи в газетах и научные публикации в журналах.

Однако все это, так сказать, парадная сторона поездки. И я погрешил бы против истины, если бы не рассказал о некоторых деталях оборотной стороны. Например, бросалось в глаза порой полное копирование стиля и методов работы, которые царили в ту пору в нашей стране. После встреч, бесед на фабриках, заводах, в госхозах и в ЦК МНРП, где нас принял очень высокий партийный деятель, мы еще больше утвердились в этом мнении.

А встретившись с Лхамсуреном, тем самым, который сопровождал нас в той давней поездке, я узнал, сколько всякого пришлось пережить ему за эти годы. Не вдаваясь в детали, он очень кратко рассказал, что поначалу все шло хорошо — дослужился до министра, потом занялся дипломатической деятельностью, жил и работал в разных странах, а потом у нас, в Москве.

Но время от времени в Монголии раскрывались так называемые антипартийные заговоры. Это началось еще при маршале Чойбалсане, который, во всем копируя Сталина, проводил политику репрессий против своего народа. При Цеденбале крови уже не было, но «заговоры» периодически обнаруживались, и десятки толковых, умных людей, чем-то не угодивших Цеденбалу или его жене А.И. Филатовой, снимались с постов, ссылались в отдаленные аймаки. Так же в расцвете сил был отстранен от активной деятельности и Лхамсурен. Сейчас он на пенсии, живет в Улан-Баторе...

Когда я заговорил о картине в подземелье, Лхамсурен с трудом понял, о чем речь. Для него тот эпизод оказался настолько мимолетным, незначащим, что он забыл о нем. Но он ведь не видел картины, да и старик заверил, что ничего такого в подземелье нет и не было. Я рассказал ему о репродукции картины, которую увидел в Болгарии, но Лхамсурен слушал с какой-то недоверчивой улыбкой, а поняв, что я был бы рад, если бы он при случае съездил в Корнаковку, ответил, что вряд ли даже дом тот сохранился, не то что картина. И он, пожалуй, был прав.

Сейчас монголы, как и мы, переживают сложные времена, но «Монголия — прекрасная страна», как поется в песне, которую слышал там. И мне очень хочется побывать на реке Еро-гол, где жила замечательная русская женщина, внесшая огромный вклад в основание дружбы между нашими братскими народами.