Евдокия

Душа росла отчаянной, смелой девчонкой. Еще живя в Китае, научилась ездить верхом, а переехав на Путятин, стала по утрам вместе с отцом объезжать остров, предпочитая скачку тихой езде. Там же научилась стрелять из пистолета и винтовки. Братья Бриннеры — Борис, Леонид, Феликс, часто приезжавшие на остров, называли ее путятинской амазонкой. Борис был влюблен в нее и даже делал предложение, но Душа отказала ему.

А время наступало тревожное. Японские военные корабли то и дело подходили к Путятину и другим островам чуть ли не на пушечный выстрел. Убедившись, что на них нет батарей, они стали проходить в Уссурийский залив.

Рывок, сделанный японцами за последние десятилетия, удивителен. В 1854 году адмирал Е. Путятин, впервые прибыв в Японию, поразился отсталости страны, ее убогому средневековому флоту, состоявшему из небольших гребных и парусных судов. Русский фрегат «Паллада», плавание которого прекрасно описано И. Гончаровым, потряс воображение японцев. Во время второго визита Путятина в Японию, когда год спустя он прибыл на фрегате «Диана», произошло сильное землетрясение, и корабль погиб. Русские моряки построили шхуну, назвав «Хеда», по имени бухты, где пришлось зазимовать, а японцы втайне соорудили неподалеку точно такую же, однако строили без стапелей и при спуске на воду разрушили корабль. И вот всего полвека спустя японцы построили и закупили самые современные корабли — пароходы-броненосцы.

Николай II и его приближенные не обращали внимания на известия о том, что японцы, проснувшись от вековой спячки, придают особое значение кораблестроению и артиллерии. По сравнению с 1891 годом, когда Николай, будучи цесаревичем, приезжал в Японию, она настолько ушла вперед, что это была уже другая страна. Кстати, то путешествие прервалось покушением на Николая — один из полицейских, не выдержав чрезмерных, по его мнению, почестей чужестранцу, ударил Николая саблей по голове. И на торжествах во Владивостоке и при закладке Транссибирской магистрали он был еще с повязкой. Кое-кто позже утверждал, что именно поэтому Николай решился на войну с Японией...

Черные шлейфы дыма из труб японских броненосцев все чаще приближались к Владивостоку. Здесь-то уже понимали, что японцев шапками не закидать. Ускорилось строительство Владивостокской крепости, которым руководил военный инженер Эрнест Маак. Запомним это имя, вскоре оно нам понадобится. 22 февраля 1904 года японская эскадра вошла в бухту Золотой Рог и обстреляла город. Владивосток перешел на военное положение.

Многие путятинцы переехали на материк. Душа Старцева стала учиться на курсах сестер милосердия. Летом того же года ей сделал предложение один молодой человек. Душа не принимала его всерьез, но матери он понравился — тихий, скромный, даже застенчивый — полная противоположность ей. «Выходи за него, — убеждали родичи, — не будет тебе лучшего мужа». И Душа согласилась.

Свадьбу решили сыграть все же на острове. В назначенный день пароходы «Чайка» и «Новик» доставили на Путятин множество гостей. Вся владивостокская знать, родные, близкие, друзья, среди которых Шевелевы, Бриннеры, Янковские. (Семья последних приехала из Иркутска, где Михаил Иванович жил на поселении, высланный из Польши после восстания 1863 года.)

Жених приехал со своим другом генерал-майором Вороновым, только что прибывшим на Дальний Восток. Ему было за сорок, человек бывалый, весельчак и убежденный холостяк. Душа влюбилась в него с первого взгляда, а тот, как ни странно, ответил взаимностью.

Гости поначалу не придали значения переносу свадебных торжеств, мало ли что, не успели подготовиться, хотят провести свадьбу так, чтобы она надолго запомнилась всем. И свадьба действительно стала необыкновенной — под венцом Душа оказалась с... Николаем Михайловичем Вороновым! Ей удалось убедить всех, в том числе бывшего жениха и маму, что это — судьба.

Владивосток гудел по поводу неслыханной выходки: «Надо же! Креста на ней нет!» Но пересуды шли недолго — в декабре 1904 года началась русско-японская война. Мирная жизнь сразу же ушла в прошлое. Воронова отправили на фронт, а Душа попросила на семейном совете часть своего наследства и отдала деньги на организацию санитарного поезда, став в нем сестрой милосердия. Как же пригодилось ей умение стрелять, ездить верхом, оказывать помощь раненым!

Цусима, Порт-Артур, поражения на сопках Маньчжурии... Отношение к этой войне у нас однозначное — нелепое, ненужное народу побоище, связанное с дележом мира между империалистическими странами. Война показала всю гнилость самодержавия, генералы и полководцы оказались бездарными и ничтожными. Мне неизвестно, как проявил себя во время той войны генерал Воронов, но вот его жена Евдокия, внучка декабриста Николая Бестужева, делала все, чтобы спасать изувеченных пулями и осколками русских солдат и облегчать их страдания.

В архиве Будылиной был снимок, сделанный в Нагасаки, когда Душа в 1898 году плыла из Тяньцзиня во Владивосток. Позже я увидел чудом сохранившуюся в другом месте фотографию, где она запечатлена в Маньчжурии в феврале 1905 года. На первом снимке глаза милой, очень красивой девушки полны безмятежности, а на снимке военных лет — решительная, волевая женщина в форме сестры милосердия. Грива оседланной лошади, которую она держит под уздцы, колышется на ветру, касаясь лица Души, а чуть сзади нее — казак в папахе, тоже стоящий возле лошади.

Не знаю, довелось ли автору «Порт-Артура» А. Степанову встречаться с Вороновой, но в образе Вари Белой, который конечно же является обобщенным, собирательным, есть и черты Души Вороновой.

Позднее внучка первоиздательницы книг Ленина Майя Водовозова познакомила меня с И.С. Козловским, которому она аккомпанировала много лет. Я попросил Ивана Семеновича рассказать о том, как создавался вальс «На сопках Маньчжурии», и узнал, что музыку написал композитор Илья Шатров. Вальс звучал редко, фактически забылся, но после победы над Японией в 1945 году Козловский начал исполнять вальс, и он обрел новую жизнь. А затем Иван Семенович по моей просьбе спел его. Прикрыв глаза ладонью, он негромко, но очень внятно запел под аккомпанемент Майи Водовозовой.

Тихо вокруг. Сопки покрыты мглой.
Вот из-за туч блеснула луна,
Могилы хранят покой.
Пусть гаолян вам навевает сны,
Спите, герои русской земли,
Отчизны родной сыны...
Плачет, плачет мать родная,
Плачут, плачут брат и сестра,
Плачет вся Русь, как один человек,
Злой рок и судьбу кляня...

Трудно без волнения слушать эти слова и мелодию. С тех пор вальс «На сопках Маньчжурии» неразрывно связан для меня с образом Души Вороновой.

После русско-японской войны она жила с мужем в Туркестане, а точнее, в Ташкенте. Потом его перевели в Павловское военное училище. Из «Списка генералам по старшинству» (до революции выходили такие книги по всем офицерским званиям) я узнал, что Воронов стал генерал-лейтенантом в 1912 году, а в справочнике «Весь Петербург» Е.А. Воронова числилась женой генерал-майора и жила отдельно. Судя по всему, они разошлись, иначе они жили бы вместе и ее повысили бы в «звании». В том же справочнике за 1916 год генерал-лейтенант H. М. Воронов жил в Гродненском переулке, 5, а Е.А. Воронова — в Саперном переулке. Затем она переехала в Аптекарский переулок, дом 6, на берегу Мойки, наискосок от Конюшенной церкви, где отпевали Пушкина. Мужа в справочнике за 1917 год не оказалось. Видимо, умер или уехал куда-то. После революции Душа оказалась в Сербии у брата Николая Старцева, который покинул Владивосток еще в 1914 году вместе с женой и дочерью по неизвестным мне причинам.

В архиве Будылиной нашлись письма Души из Сербии в Лондон, где жили ее тетя и сестра, а они пересылали их в Москву.

«Ты не можешь себе представить, — писала Душа Надежде Николаевне Будылиной 13 сентября 1924 года, — как угнетает мысль о том, что через некоторое время окажешься снова на улице, без гроша и с сильно подавшимся здоровьем... Крылья подрезаны, ничего не можешь. Я теперь так понимаю рабочих и служащих! Понимаю забастовки, так как сама сталкиваюсь с такими чудовищными несправедливостями... Говорят, жизнь в России налаживается. Может, скоро и попадем на Родину, иначе не хочется и заглядывать в будущее...»

Грустные, тяжелые строки. Но в конце письма вдруг прорывается прежняя Душа: «Авто теперь заменяет наших былых лошадей, хотя я никогда не променяла бы хорошую лошадь на машину».

Дальнейшая судьба ее точно не известна. 14 марта 1925 года H. Н. Будылина написала дочери Маше из Лондона строки о Душе:

«Ее друзья Хенекен, Детринг и др. знали, как ей (имеется в виду Лиза, жившая в Китае. — В.Б.) хотелось выписать Душу в Тяньцзинь. В день ее рождения она получила куст роз, усыпанный чеками (на какую сумму, не пишет, но немалую)... Лиза была безумно обрадована и сейчас же перевела деньги Душе... Мы все рады за Душу. Она, конечно, и там будет служить где-нибудь, она ведь не то, что Лиза...» Но, уехала ли она в Китай, неясно. По смутным сведениям, она осталась в Сербии, и в Россию не вернулась.

Невольно подсчитываю, что в 1941 году, когда Югославию оккупировали гитлеровцы, Евдокии Алексеевне должно было быть 63 года. Но дожила ли она до той поры? Могло быть и так, что она умерла в глубокой старости не так уж давно...