3.1.2. Идея Бога в поэтическом и живописном творчестве

В литературном творчестве Малевича наиболее остро возникает тема осмысления Бога. Мысль-чувство художника хаотически движется то в сторону преклонения перед высшим существом, то как утверждение себя единственным Богом, то в стремлении найти «общий множитель» (Хлебников) с живой природой.

В «литургиях», так художник определяет жанр собственных литературных произведений, Малевич стремится утвердить своё право быть не просто Богом, но ВСЕМ. Всеединство Малевича близко идеям П.Д. Успенского. В книге «Tertium Organum: ключ к загадкам мира» философ обращает внимание на многозначность понимания всеединства. Во-первых, оно представляется как соединение элементов одного порядка, которые в мире одновременно не могут существовать. Чтобы понять это, можно представить линию, скручивающуюся в точку. Успенский считает всеединство сутью «пятого измерения», которое позволяет «одновременно увидать прошедшее, настоящее и будущее». (184, с. 68). Во-вторых, всеединство достигается за счет слияния отдельного предмета и целого явления, если они подобны («океан сливается с каплей»): «Только подобное может воспринимать подобное. И когда ты... перестанешь быть конечным, то станешь одним с бесконечным. Приводя свою душу к её высшему простейшему «я», к её божественной сущности, ты реализуешь это единство — это тождество». (184, с. 302) В-третьих, всеединство философ определяет как соединение предмета и всего окружающего («логика единства всего»): «А есть А, и не-А» (184, с. 419). В-четвёртых, всеединство воспринимается как создание нового качества, новая «эволюционная ступень»: «Начало перехода к... новому ощущению пространства. «Люди космического сознания». Победа духа. Духовная жизнь. Торжество сверхличного начала... Сверхчеловек». (184, с. 421)

Н. Пунин в воспоминаниях отмечает стремление Малевича к тотальному подчинению всего пространства, в котором ему не было равных: <о Малевиче и Татлине> «...они всегда делили между собой мир: и землю, и небо, и междупланетное пространство, устанавливая всюду сферу своего влияния. Татлин обычно закреплял за собой землю, пытаясь столкнуть Малевича в небо за беспредметность. Малевич, не отказываясь от планет, землю не уступал, справедливо полагая, что и она — планета». (85, с. 47)

Я-Бог как всеединое творящее начало появляется в стихотворении «Я начало всего...» Название говорит само за себя. «Я» с большой буквы новый образ Бога, «Аз есмъ» в литературных произведениях Малевича приобретает разные значения и функции. Является главным действующим персонажем:

«Я ищу», «Я ношу», «я узнаю» («Я начало всего...») Становится новым объектом исследования, новым миром, который раскрывается через поэзию так, что приходится даже разделять «я» как субъект, действующий в стихотворении, и «Я» как изучаемый объект: «я смотрел на себя как зарождаюсь Я» (стихотворение «Я нахожусь в 17 верстах от Москвы»). Интересно, что «я», действующее в тексте, существует только как сознание, мыслящий «череп» и одновременно творимая им мысль, но никак не связано с физическим телом. Герой Я-Бог наблюдает за происходящими вокруг событиями, тут же осмысляет их. Автор строит большинство своих произведений как мгновенную фиксацию живой мысли. Показательно произведение «Дрова привезли». «Я» здесь наблюдает, рассуждает, а человек, совершающий действия — лишь тело, подчиняющееся мысли «Я». Поэтому, используя глаголы первого лица единственного числа, автор ни разу не употребляет соответствующее местоимение:

Взял топор колун и эти куски дробил<...>
Так гордый с победой вошёл в жилище
своё нагретое деревом.

Идею всеединства, сложную для осмысления, Малевич использует как основание образотворчества в стихотворениях. Проблема соотношения субъекта и объекта, которую художник не смог однозначно решить в теории, отражается в образной структуре литературных произведений. Особую идеологическую значимость приобретает выбор местоимения. Здесь присутствует как «Я»: Я-Бог (всеединство) и его вариант Я-Сверхчеловек (оговорка «под Я разумеется человек» в начале стихотворения «Я начало всего...»), так и «мы»: Я-Всечеловек (единый человеческий организм, частный вывод из общей идеи всеединства), и в то же время появляется «ты» («он»): Бог изначальный, «распылённый», из орбиты которого был «выключен» человек.

Я, мы, ты, (он) являются не только субъектами творчества, но и действующими персонажами стихотворений. Может показаться, что всеединый герой «литургий» — набор масок, которые автор неожиданно одну за другой срывает, или несколько личностей, сосуществующих в голове больного шизофренией, Действительно, «перескоки» с «Я» на «ты» или «мы» кажутся немотивированными, лишёнными всякого смысла. Например:

Я начало великое. Охвачу ли лицо своё Мудростью вселенского блеска.
Светятся и мерцают звёзды в лице моём возрождая огонь мудрости.
В мире глаз твоих тёмные острова окованы кольцом в память рабства
Разорву их ибо мудрость внутри тёмного острова как источник живого.
Я ношу оболочку, сохраняющую совершенство моё в Боге

(«Я начало всего...»)

Стихотворение «Почему из склепа средины моей...» построено в форме обращения к Богу (Ты). Человек, запутавшийся в себе, как частице Бога, перестаёт понимать логику Всевышнего («Почему я обуян добротою, тогда/ когда суть моя состоит из зла <?>»). Аннигилируются категории добра и зла, жизнь и смерть. Поднимаются кощунственные вопросы. Если божественную логику нельзя понять, то, возможно, её просто нет? Если в человеке есть всё то же, что и в Боге, тогда для чего нужен Бог? «Переоценка ценностей» приводит к финальному вопросу: «Кому принадлежит корона бытия <?>», после которого Человек заявляет: «Но я возстаю, и хочу выдти к/ самому себе чистому прозрачному и когда очищу себя, то убью зло».

Человек стремится построить новый идеальный мир, в котором не было бы зла и смерти. Он старается приблизиться не к Богу, но к живой природе и ее законам. Так в стихотворении появляются натурфилософские мотивы, сближающие стихотворение Малевича с поэмой Н. Заболоцкого «Деревья».

Человек соединяется со всем живым миром. У Малевича почти буквальное слияние приводит к тому, что человек превращается в растение или наоборот. Такое существо имеет «руки и ветви», корни, которые превращаются в пальцы. Автор даже не называет это новое существо, замещая его имя на неконкретное «ты» или «брат». У Заболоцкого в начале поэмы также появляются неопределённые «голоса», которые принадлежат всему, что автор считает живым. Сюда он относит не только растения и животных, но и природные явления (облако, ветер), и даже отдельные органы, каждый из которых имеет свой голос. Здесь же находятся и невоплотившиеся ещё в материальном или полуматериапьные существа и субстанции («— Мы не облекшиеся телом потроха./ — Я то, что будет органом дыханья/ <...> — Возникновенье глаза я на кончике земли.»). И, наконец, в едином живом «супе» присутствуют нематериальные объекты («нули»). Герой Малевича, пытаясь постигнуть свою суть, обращается в супрематический Ноль (НИЧТО-ЧТО). Становясь «чистым» и «прозрачным», он лишается физического тела («я буду ничем/ и не будет желудка и не будет/ зубов»), призывает к тому же живого «брата» («Тебе нечего держаться»). Выход из пределов физического не означает смерть. Герой остаётся в животворящем пространстве космоса. Деревья в финале поэмы Заболоцкого тоже дематериализуются, «очищаются» от плоти: сначала они превращаются, буквально, в супрематические фигуры Малевича, а затем, согласно теории художника «распыляются» в пространстве:

Дале деревья теряют свои очертанья, и глазу —
Кажутся то треугольником, то полукругом —
Это уже выражение чистых понятий,
Дерево Сфера царствует здесь над другими.
Дерево Сфера — это значок беспредельного дерева,
Это итог числовых операций.
Ум, не ищи ты его посредине деревьев:
Он посредине, и сбоку, и здесь, и повсюду.

В двух произведениях главные герои («Я» и «Бомбеев») определяют, что в Боге заключено не только добро, но и зло («Почему все из тебя выходящие стремятся к убийству» (Малевич)). Герои считают божье правило — чтобы жить самому, надо лишать жизни другого — несовершенным. Малевич называет это «убийством», а Заболоцкий — «людоедством» или «печкой жизни»:

Ведь ты меня создал из трупов
Ради меня убив их тело. (Малевич)

А мать-убийца толстыми зубами
Рвала цветы и ела без стыда,
И вместе с матерью мы становились сами
Убийцами растений навсегда? (Заболоцкий)

В итоге, «Я» и «Бомбеев» отрекаются от Бога («но я возстаю» — Малевич, «И нам порядок твой не нужен» — Заболоцкий).

Отказавшись от Божьих правил и законов, от самого Бога, человек становится сиротой. Вопрос о происхождении превращается в поиски родства со всеми живыми организмами, в стремление обрести корни: у Малевича в конце стихотворения «Почему из склепа средины моей...» появляется «брат», а Бомбеев в «Деревьях» Заболоцкого даёт обет («Я разыщу судьбе наперекор,/ Своих отцов, и братьев, и сестёр.»)

У Малевича противостояние Я — ты противоречиво по сути. Герой стихотворений стремится включить Бога (мы) в «Я». Отсюда парадоксальность некоторых фраз. Например:

Я ищу Бога/ ищу своего лика, я уже начертил его силуэт и стремлюсь воплотить себя. («Я начало всего...») Предложение состоит из двух пар противоположных высказываний: «Я ищу Бога» (его) — поиск истины нечеловеческой, «ищу своего лика» — откровение имеет человеческую природу, «я уже начертил его силуэт» — материализация нечеловеческого абсолюта, «стремлюсь воплотить себя» — одухотворение человека. Можно заметить, как в, казалось бы, нелогичном высказывании открывается особая логика: в стихотворении автор показывает два процесса (возвращение человека в орбиту Бога / включение всего сущего, в том числе и Бога, в новое тело Человека) как единое. Эта мысль-формула, пронизывающая стихотворения Малевича получает новое осмысление при помощи математики. Человек и Бог — две противоположные точки, которые, казалось бы, невозможно соединить. В «литургиях» присутствует движение как от Бога к человеку, так и обратно. Таким образом, выражаясь языком геометрии, мы имеем два противоположно направленных вектора с одинаковым модулем (расстоянием между точками). Сумма таких векторов равна нулю. Это число становится центром всей теории и художественных опытов Малевича.

В поэзии Маяковского также особое внимание уделяется номинации субъекта (особая смысловая роль местоимений). «Я» появляется не только в текстах, но и в заглавиях: «Я», «Я и Наполеон», автобиография «Я сам». О преодолении человеческого «я», выходе в сверхчеловеческое «Я» поэт пишет в поэме «Облако в штанах», причём написание местоимения с прописной или строчной буквы так же значимо, как и у Малевича:

И чувствую —

«я»
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.

Преобразовавшись в новое «Я», лирический герой Маяковского обретает власть над временем и пространством:

У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
Иду — красивый,
двадцатидвухлетний.

Слово своё он сравнивает с божественным творящим Логосом:

Я,
златоустейший,
чье каждое слово
душу новородит,
именинит тело...

«Я» у Маяковского выполняет не только божественную функцию, но и мессианскую, провидческую («Я, <...> вижу идущего через горы времени,/ которого не видит никто»). Божественное «Я» часто переходит в «Мы» («Мы/ каждый —/ держит в своей пятерне/ миров приводные ремни»)

Бога Маяковский не просто отвергает, но старается низвести до сатирической карикатуры, показать его ничтожество:

Здесь
живёт
Повелитель Всего —
соперник мой,
мой неодолимый враг.
Нежнейшие горошинки на тонких чулках его.
Штанов франтовских восхитительные полосы.

Новый Я-Бог у Малевича и Маяковского разрастается до таких космических размеров, что заслоняет собой планеты. Ущербная земная материя тяготит Маяковского, он пишет: «Гремит,/ приковано к ногам,/ ядро земного шара» («Человек»). Малевич же появляется как Бог уже пересозданного бытия, в котором всё существующее «вросло» в новое тело молодого Творца:

«Новое материальное моё утверждено<,> оно служит/ шарами пят моих» («Я нахожусь в 17 верстах от Москвы»).

В произведениях В. Хлебникова также присутствует образ «Я» (с большой буквы) Интерпретации его различны. Я — пророк, мессия («Я нашёл истины величавые и прямые,/ И они как великие боги вошли в храмы» — поэма «Взлом вселенной»), прорицатель («Я ведал» — «Я ведал: ненарекаемость Возничего...»), Сверхчеловек («Лишь бессмертновею/ Я./ Только.» — «Крымское», «Мне видны — Рак, Овен/ И мир лишь раковина,/ в которой жемчужиной/ То, чем недужен я» — «Мне видны — Рак, Овен...»). И, наконец, Я-Бог. У Хлебникова, как и у художника-авангардиста, Я-Бог — не только творящая сила, но одновременно и «распыленное» тело, присутствующее во всём окружающем («Баграми моров буду разбирать старое строение народов...»):

Тонкой пилой чахотки буду вытачивать новое здание,
Выпилю новый народ грубой пилой сыпняка.
Выдерну гвозди из стен, чтобы рассыпалось Я,
        Великое Я,
То надевающее перстнем ваше это солнце,
То смотрящее через стекло слез собачонки.

Итак, отметим, что осмысление себя как Бога — один из мотивов, присутствующих у разных поэтов русского авангарда.

Но не всегда герой — «Я» Малевича предстаёт владыкой мира, смыслом бытия. В стихотворении «Не найдя себе начало, я воскликнул...» появляются экзистенциальные мотивы: человек «утерявший», забывший о качествах, соединяющих его с Богом, одинок и несчастен. Виной тому — «века создания»: земное существование, как мы уже указывали, Малевич считает наказанием Адама, вышедшего из «первобытного рая». При том, наказанием бессмысленным: человек строит свой мир из «пепла»: «Не уследил своё/ размножение теряюсь в догадках/ строю новый мир из пепла/ земли». Эта фраза восходит к словам Христа о «человеке безрассудном», который «построил дом свой на песке, И пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое» (Матфей 7: 26, 27). Человек отстранен не только от Бога, но и от природы: «Но в теле своём я разорвал сознание/ Своё, с деревом птицей и насекомым».

Заметим, что у героя («Я») Малевича присутствует иллюзия: как только человек начинает преклоняться перед Богом, сразу появляется чувство неудовлетворённости, подавленности, экзистенциального одиночества. Когда человек объявляет себя Богом, он уверен в своих силах, мудр и самодостаточен. Эту иллюзию можно найти в «литургиях» «Я начало всего...», «В природе существует объём и цвет...», «Художник».

Но, если в этих произведениях иллюзия выдаётся за истину (желаемое за действительное), то в «Не найдя себе начало...» она оголяется. Здесь герой — «Я» как и прежде «рассуждает о себе», итогом чего становятся демонстративные лозунги-утверждения:

Я есть;
возвышаю себя в Божество, говоря, что всё я/ и нет кроме меня ничего;
Нет совершенства в Боге

и т. д.

В «Не найдя себе начало...» в венценосном образе Я-Бога появляется трещина. Сигналом того, что идея человеческого Божества иллюзорна, становятся путаные рассуждения героя о соотношении человека и мира:

Всё стало служить мне, но не я
Служу всем, ничто не служит мне
Ибо я себе служу.

Противоречиво возвещаемое лирическим героем новое рождение. С одной стороны. Человек создаёт себя сам («но я ожил в Шестом дне творения»), шестой день Божьего творения заменяется первым Человеческого:

Сейчас первый день сотворение
Нового измерения, основы начала
моего лика, преображённого в новом
бытие.

В то же время человек «сменяет» себя на «себя по образу Бога». Герой вырывается не только из «мира вещей», но и из мира людей. Он больше не является частью единого Всечеловека, остаётся наедине с собой. «Новое чудо», заменяющее Рай, становится выводом из личной эволюции («Но никто не видит и никто/ не горит душою. И все проходят мимо.»)

Идея Бога появляется в концептуально значимых произведениях Малевича. В живописи — это «Чёрный квадрат». Художник назвал его «голой иконой моего времени» (цит. по 205, с. 91) и «живым царственным младенцем» (85, с. 53) В первом определении Малевич отметил место картины в актуальном (первая половина XX века) времени, включив «квадрат» в историю эволюции живописи как этап, завершающий линию импрессионизм — супрематизм. Здесь же он обозначил особую религиозную функцию произведения («Черный квадрат» помещался в «красном» углу, там, где традиционно находятся иконы). Во втором определении Малевич проводит аналогию с религиозным учением. Его новая религия ещё молода, но ей предстоит вырасти до всеобщей, всечеловеческой и даже космической. Наконец, квадрат — это изображение самого Бога:

Это форма какого-то нового живописного организма; если внезапно бы наткнуться на такой город, то нельзя было бы узнать, что это квадрат сделался живым, дающим новый мир совершенства; я на него совсем смотрю иначе, нежели раньше, это не живопись, это что-то другое. Мне пришло в голову, что если человечество нарисовало образ Божества по своему образу, то может быть. Квадрат чёрный есть образ Бога как существа его совершенства на новом пути сегодняшнего начала. (124, с. 438)

Между тремя фигурами, ставшими основой супрематизма (круг, квадрат, крест) прослеживается определённая математическая закономерность.

И венцом этой метаморфозы становится именно квадрат. Если крест рассматривать как «ЧТО», традиционное обозначение мира материи (крест — это плоскость, система координат: оси х, у), а круг — как «НИЧТО», точку, тот самый первоэлемент, который у Малевича в отличие от Кандинского и Филонова является нематериальным, так как все материальное можно разделить на составляющие, то квадрат — это соединение Духа и материи (»...вещей не существует, и в то же время существует их бесконечность, «ничто» и в то же время «что» (105, с. 242))

Квадрат — это не только изображение существа Бога, но и состояния вечного покоя, в котором он находится. Идеальная форма — прообраз будущего человечества: «...человек или люди стремятся к этому единому обращению множества в единицу <...>, хотят построить точку так, чтобы она и смотрела и развивалась единовременно во все стороны <...> это будет шаровидная форма или форма круга плоскости. Но всё же и в этом порядке не будет порядка, ибо движение будет существовать, а, следовательно, будет вносить шум <...> мне кажется, что человек должен стремиться к квадрату и ограничиться кубом». (110, с. 306)

Отметим, что «Чёрный квадрат» Малевич писал не раз. Существует несколько картин, созданных в разные годы. Но, если смотреть шире, опираясь на слова автора об особой, выходящей за рамки живописи природе «квадрата», то можно сказать, что на уровне мышления существовала идея «чёрного квадрата». Вариантом её воплощения в теории стала Супрематическая Библия, центром которой можно назвать «Супрематическое зеркало». В нём материальное и духовное («Бог, Душа, Дух, Жизнь, Религия, Техника, Искусство, Наука, Интеллект, Мировоззрения, Труд, Движение, Пространство, Время») равно нулю. ЧТО и НИЧТО соединяются в диалектическую формулу «Мир как беспредметность». (129, с. 83) Существует и поэтический эквивалент «Чёрного квадрата» — три слова и одна точка на пустом листе:

цель музыки молчание.

В отличие от «Поэмы Конца» В. Гнедова или картины «Девушка под снегом» (1883) А. Альфонса (4), представляющих собой пустой лист, поэтический и живописный «Чёрный квадрат» — не просто жест, желание эпатировать публику, хотя и этот элемент присутствовал, это Конец и Начало, и Смысл всего.

В поэтическом творчестве Малевича больше всего волнует осмысление природы Бога. Оно, как и вся теория автора, диалектично. Малевичу, вообще, присуще использование контрастных предметов, явлений, ощущений в своём творчестве. Через соединение противоположностей художник приходит к своему супрематическому синтезу. Примеров такого соединения множество: черный квадрат на белом фоне, «цель музыки молчание», «Я начало всего <Бог> / под Я разумеется человек « и т. д. В «литургиях» возникает мучительная борьба за «корону бытия»: сам Человек объявляет себя Богом («Я»), в то же время существует как данность и Бог изначальный («ТЫ»).