Подвиг психиатра

С ума сойду с этой картиной, докачусь до настоящего синдрома Кандинского, — думал я, — А нет ли у меня, потомка шамана, чего-то подобного? Пишут же историки, будто шаманы предрасположены к отклонениям. Вдруг тот сон — один из видов псевдогаллюцинаций? Но странно: столько лет потратил на книгу о Бестужевых и ни разу не увидел ни одного из братьев-декабристов во сне. Лишь однажды приснилось: Николай Александрович едет в крытой кибитке, я вижу его лицо в профиль.

Такие вот непонятности со снами: Бестужевы не снятся, а молодые люди, только что увиденные мной на фотографии, явились тут же.

Берусь за книги по психиатрии, читаю о насильственно-навязчивых представлениях, образном чувственном бреде, ошибках воспоминаний, ложных идеях вторичного происхождения... Боже мой, так интересно! А мне ведь как раз давно пора заняться психиатром Виктором Кандинским.

«То, что я называю настоящими псевдогаллюцинациями, — пишет он, — есть весьма живые и чувственно до крайности определенные субъективные восприятия... Мои псевдогаллюцинации не суть простые, хотя бы необычайно живые образы воспоминаний и фантазий... они отличаются от обыкновенных, воспроизведенных чувственных представлений некоторыми весьма характерными чертами...» Среди них психиатр называет навязчивость, независимость от воли, высокую чувственную определенность и законченность псевдогаллюцинаторных образов.

Что-то вроде того у меня есть. Правда, я пытаюсь вызывать образы сам, они зависят от моего желания, воли, и я управляю ими, а не они мной. Но вдруг меня тянет к ним потому, что они так хитро навязываются, лезут в душу, что я сам стремлюсь к ним?

Прочитав монографию В. Кандинского «О псевдогаллюцинациях», изучив биографию самого автора, я узнал, что синдром психического автоматизма, при котором возникают эти отклонения психики, он описал, изучая, наблюдая собственную болезнь, возникшую в 1877 году во время русско-турецкой войны. Тогда он служил судовым врачом на пароходе «Великий князь Константин», командовал которым молодой лейтенант флота Степан Макаров.

Тесен мир в его необъятном времени и пространстве! Судьба свела на одном корабле будущих знаменитостей, которые, между прочим, могли встретиться еще в детстве. В 1858 году девятилетний Витя Кандинский жил в селе Бянкино на берегу Шилки, а его одногодок Степан Макаров плыл в Николаевск-на-Амуре, куда его отца боцмана направили из Кронштадта для дальнейшего прохождения службы. Гостеприимный дом Кандинских в ту пору принимал почти всех проплывающих. Фактически Кандинский и Макаров росли на одной реке, ведь Шилка — приток Амура.

К сожалению, становление адмирала Макарова как флотоводца известно далеко не всем. Поэтому здесь уместно кратко рассказать о нем, тем более что именно эта война в конечном итоге вознесла Макарова к вершинам воинской доблести, а Кандинского — к высотам отечественной психиатрии.

Адмирал Макаров широко известен как инициатор и основатель ледокольного флота России. Все, кто служил в Кронштадте, помнят его слова, высеченные впоследствии на памятнике ему: «Помни войну». Знаем мы и о его гибели в Порт-Артуре на борту линкора «Петропавловск». Кое-кто называет эту смерть геройской. Однако я осмелюсь заявить, что корабль подорвался на мине и затонул совершенно глупо и бездарно. Гибель его даже не сравнить с гибелью не то что «Варяга», но и русских кораблей в Цусимском сражении, где был пусть неравный, но все-таки морской бой, превратившийся в позор русского флота. Еще более печально, что Макаров погиб от оружия, которое хорошо знал, в совершенстве владел им и одним из первых в истории флота применил мины фактически в качестве торпед.

В начале русско-турецкой войны 1877 года Черное море полностью находилось под контролем турок, имевших там около тридцати броненосных нароходо-фрегатов, корветов, мониторов, канонерских лодок и столько же вспомогательных судов.

Север моря надежно блокировала Дунайская флотилия турок из 50 судов. Командирами кораблей были только английские и французские офицеры, а основную часть экипажей составляли матросы этих же стран.

Что можно было противопоставить столь мощному в боевом и количественном отношении «турецкому» флоту, оснащенному и вооруженному по самому последнему слову европейской техники? 28-летний лейтенант Макаров переоборудовал пароход «Великий князь Константин», разместив на нем четыре пароходных катера, вооруженных минами, подводимыми под водой с помощью шестов или тросов.

Подвиги русских моряков, ведомых Макаровым, навеки запечатлены кистью И. Айвазовского в картинах «Сражение на Сулимском рейде», «Минная атака парохода «Великий князь Константин» турецкого броненосца «Ассари Шевкет» на Сухумском рейде». Было сражение и у берегов Батума.

Как раз во время ночного боя у Батума Виктор Кандинский, человек эмоциональный, впечатлительный, не смог выдержать картины страшного боя и бросился в воду, чтобы покончить с собой. Его удалось спасти. А 13 мая, когда корабль прибыл в Севастополь, врача списали на берег. Состояние его было странным и непонятным ни врачам, ни самому психиатру, имевшему уже большой опыт лечения психических болезней. Его стали преследовать не картины морских баталий, а образ... гусара, который виделся до мельчайших подробностей, и Кандинский никак не мог отвязаться от него.

Объясняя причины своей болезни, сам психиатр указывал на влияние умственного утомления от работы по ночам, временных затруднительных обстоятельств жизни и других, внешних «вредностей».

По мировоззрению В.Х. Кандинский был материалистом, о чем свидетельствует его философский этюд «Современный монизм», изданный в 1881 году в Харькове. Вспомним, что у Г. Плеханова был труд под названием «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», вышедший в свет в 1895 году.

Сутью мира Кандинский считал материю, которая первична по отношению к духовному, психическому. «Мысль есть не что иное, как функция мозга, — утверждал он, споря с Кантом и Шопенгауэром. — Сущность познания должна быть исследуема не apriori, но из природы познаваемого».

Не знаю, знакомился ли Кандинский с трудами Маркса и Энгельса, а он мог читать их в подлиннике, так как прекрасно знал немецкий, но многие его высказывания поразительно совпадают по содержанию со взглядами основоположников научного коммунизма.

«Отделение мира человека от мира животных, — писал он в «Современном монизме», — началось с того момента, когда четырехрукий примат стал употреблять орудие, сначала, конечно, самое первобытное... Употребление орудия развило способность держаться в вертикальном положении, так как при работе орудием необходимо прямо и крепко держаться на ногах, имея руки свободными. Совместная деятельность первобытных людей... дала начало языку... Длинный путь развития отдалил человека от мира животных настолько, что теперь человек по своей умственной организации справедливо может быть поставлен в особое царство — царство человека». Работа Энгельса «Роль труда в превращении обезьяны в человека» была опубликована в 1896 году, через пятнадцать лет после появления «Современного монизма».

Виктор Хрисанфович был типичным представителем естественноисторического материализма, который, по словам Ленина, «абсолютно не мирится ни с какими оттенками господствующего философского идеализма».

Откуда же взялся, как рос, где набрался знаний этот человек, врач-психиатр, сумевший самостоятельно прийти к таким философским взглядам, которые опережали воззрения виднейших мыслителей того времени?

Как мы уже знаем, Виктор Кандинский родился в 1849 году в таежном селении Бянкине, куда и сейчас добраться трудно — шоссейных дорог нет, а пассажирские теплоходы проходят, не останавливаясь у развалин двух церквей, всего того, что осталось от некогда известной резиденции Кандинских. Из метрического свидетельства Бянкинской Троицкой церкви можно узнать, что его родители — почетный гражданин, купец 1-й гильдии Хрисанф Иосафович Кандинский и «законная жена его Августа Аполлоновна». Восприемником был Сильвестр Хрисанфович Кандинский — дед художника Василия Кандинского.

13 мая 1861 года Виктору был выдан документ, в котором указывалось, что он «уволен на свободное проживание по всей Российской Империи, по праву почетного гражданства, дарованного высочайшей грамотой ноября 29 дня 1834 года, за № 332, прадеду его Хрисанфу Петрову Кандинскому с потомством...».

Документ выдан явно при выезде Виктора в Москву, где уже жили его дяди — Николай Хрисанфович и Иван Дмитриевич. Первый был женат на Марфе Никитичне Сабашниковой, которую рисовал в Кяхте Н. Бестужев, а портрет H. X. Кандинского кисти К. Рейхеля хранится в Иркутском художественном музее. Об отце Ивана Дмитриевича мы тоже упоминали — Вильгельм Кюхельбекер вел с ним переговоры об обучении его детей.

В 1863 году Виктор поступил в 3-ю Московскую гимназию на Большой Лубянке. «Высокий уровень знаний, необходимый для поступления в Московскую гимназию... — пишет Л. Рохлин, — является косвенным подтверждением предположения о том, что его учителями и воспитателями были ссыльные поляки, как это было принято в богатых купеческих семьях Сибири». У меня лично подобных свидетельств о связи Кандинских со ссыльными поляками нет, но это вполне правдоподобно.

Здание гимназии, где учился В. X. Кандинский, сохранилось доныне и является историческим памятником, так как оно принадлежало князю Дмитрию Пожарскому. Его и сейчас можно увидеть на правой стороне улицы Дзержинского, недалеко от Фуркасовского переулка.

Успешно закончив гимназию, Кандинский сразу же, в 1867 году, поступает в Московский университет. Любопытно, что большинство его товарищей решили стать юристами и лишь один Виктор избрал медицину. Надо сказать, что в то время Московский университет вошел в полосу реакции. Так, именно весной 1867 года вошли в действие «Правила», по которым устанавливался тесный контакт руководства университета с полицией и жандармерией. Совету университета вменили в обязанность сообщать полиции о неблагонадежных студентах и преподавателях.

«Правительство сыпало на университеты, — вспоминал профессор-историк Б. Чичерин, — удары за ударом, поддерживая в них пошлость и невежество, отдавая университеты на жертву низменным интересам и гнусным интригам». Многие передовые ученые были изгнаны, другие ушли сами. На последних курсах, когда в начале 70-х годов Московский университет обновился за счет молодой профессуры, побывавшей в лучших клиниках за рубежом, Кандинский частично восполнил утраты обучения на младших курсах.

Волны реакции неоднократно накатывались на Московский университет. Но поражает какое-то удивительное нравственное самоочищение, которое вопреки всему смывало пену и грязь доносов и интриг. И Московский университет снова становился флагманом отечественной и мировой науки. Несмотря на все гонения и реакционные законодательства, университетское студенчество несло в себе мощный революционный дух и вместе с передовой профессурой олицетворяло мудрость, духовное здоровье и стойкость нации.

И в советское время у Московского университета были трудные времена. Взять те же пятидесятые годы, в начале которых я учился там. Разгром космополитизма, генетики, кибернетики сопровождался увольнением многих профессоров, преподавателей, нравственной ломкой тех, кто остался, «торжеством» лысенковщины. На экзаменах лучшими ответами считались те, в которых цитировались последние откровения Сталина по языкознанию, строки из доклада Жданова о творчестве Ахматовой и Зощенко.

Казалось бы, какие духовные уродцы должны вырасти в тяжкой атмосфере псевдонауки, в которой прекрасно чувствовали себя конформисты и стукачи. Но сколько замечательных людей взрастил МГУ даже в ту пору! Выше уже назывались имена сокашников по факультету, которые учились тогда и которые стали сейчас известными борцами за справедливость и истину. К их числу можно добавить еще целый ряд людей. А если посмотреть шире, то как не назвать выпускника МГУ тех же лет Михаила Горбачева, главного инициатора перестройки. Примерно в те же годы закончили Московский университет историк Натан Эйдельман, филолог Александр Аскольдов, автор замечательного кинофильма «Комиссар», экономист Евгений Широков, один из первых главных редакторов радиостанции «Юность», а ныне собкор Гостелерадио СССР в Венгрии...

Сделав столь обширное отступление от биографии психиатра Виктора Кандинского, я вовсе не отвлекся от темы, так как хотел показать, что в любые, даже самые трудные времена, как в прошлом, так и в нынешнем веке, наша альма-матер Московский университет благодаря каким-то особым генам научной добросовестности, нравственной стойкости, высокой человеческой порядочности лелеял и пестовал в своих стенах весьма уважаемых людей, достойных представителей эпохи.

Не буду перечислять фамилии передовых профессоров, оказавших наибольшее влияние на формирование Кандинского как личности и как блестящего специалиста.

По окончании учебы Кандинский становится ординатором Временной больницы в Москве (ныне Вторая градская больница на Ленинском проспекте). Активно сотрудничает в журнале «Медицинское обозрение», становится одним из учредителей Московского медицинского общества, на одном из заседаний которого выступает с лекцией «О душевных эпидемиях вообще и о спиритизме». С этой редкой даже в наши дни темой выступает в Политехническом музее, а затем публикует в журнале «Природа» статью «Нервно-психический контагий и душевные, эпидемии» (1876 г. № 2). А осенью того же года Кандинского призывают на службу во флот судовым врачом.

Внешне Виктор Хрисанфович был более восточного облика, чем его кузен художник Василий Кандинский. У Виктора Хрисанфовича были густые черные волосы, довольно длинные вразлет усы, прямой, чуть с горбинкой нос, большие темные глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе. Узкие бакенбарды сливались с коротко стриженной черной бородой.

Мне неизвестно точно, когда он начал увлекаться философией. И даже просто непонятно, как врач-ординатор, всецело отдающий себя практической работе и пишущий статьи, занимающийся переводами с немецкого статей и книг по психиатрии, выкраивал время для философии.

Одна из глав «Современного монизма» открывается эпиграфом из Гёте: «Нет духа без материи, нет материи без духа». Великий немецкий поэт стоял на позициях гилоизма, отрицавшего границу между живым и неживым и утверждавшего всеобщую одушевленность — панпсихизм. Эта идея близка и понятна Кандинскому, так как довольно близкие предки его — буряты и тунгусы были шаманистами, анимистами, веровали в духовность огня, воды, грома, ветра, наделяя окружающую природу, животных, растения свойствами человека. Поэтому он, «скрестив» верования своих предков с идеями Гёте и Спинозы, написал в той же работе: «Для монистов вселенная одушевлена до последнего атома».

Летом 1880 года Виктор Хрисанфович жил по соседству с Сабашниковыми на даче в селе Волынском, где позднее находилась широко известная по литературе кунцевская дача Сталина, и тесно общался с родичами.

«Врач-психиатр, углубленный в изучение философии, — вспоминал издатель М.В. Сабашников, — человек живой и общительный, умевший хорошо и общедоступно говорить о самых сложных вопросах, он скоро сделался у сестер авторитетом и втянул их в чтение по философии» .

В 1881 году В. Кандинский переехал в Петербург и стал ординатором психиатрической больницы Николая Чудотворца. Это были годы наивысшего расцвета его таланта. Именно в это время появляются две его философские работы — «Современный монизм» (сначала в харьковском журнале «Мир», затем там же, в Харькове, отдельной книгой) и «Общепонятные психологические этюды», которые автор подавал как «очерк истории воззрения на душу животных и человека». Последний труд вышел в Москве.

А в 1885 году в Берлине на немецком языке вышла его монография о галлюцинациях. В это же время он заканчивает свое исследование «О псевдогаллюцинациях».

Крупным событием в жизни юристов и медиков стала дискуссия, проходившая в Петербурге в 1883 году по 36-й статье нового проекта Уложения о наказаниях, касающейся критериев вменяемости и проведения судебно-психиатрической экспертизы при криминальных деяниях психически больных.

Не вдаваясь в тонкости этой чрезвычайно сложной проблемы, отмечу лишь то, что Кандинский выступал за выработку общего для психиатров и юристов языка, применяемого в судебной практике, за более основательные знания и компетентность психиатров в социологических, социально-психологических и юридических вопросах, за то, чтобы психиатры не ограничивались лишь медицинской стороной дела и являлись бы на суде экспертами, помогающими судьям правильно применять законы в каждом конкретном случае.

В начале дискуссии Кандинский оказался почти в полном одиночестве, а против него, вернее, против его точки зрения, выступали известный адвокат А. Кони и такие видные ученые, как В. Бехтерев, Я. Боткин, И. Мержеевский и другие. Позднее Кандинский признавался, что отстаивал свою точку зрения «единственно для того, чтобы не носить на себе нравственной ответственности за мнения большинства, в случае, если я их разделять по этому вопросу буду опять не в состоянии».

Проявив недюжинный талант оратора-полемиста, Кандинский от заседания к заседанию приобретал все больше сторонников, но все равно оставался в меньшинстве. Лишь на последнем заседании, в Москве, подавляющее большинство медиков и юристов совершенно неожиданно для многих оказалось за Кандинским. И в итоге в статье 36-й наряду с медицинским сохранился и психологический критерий.

Этой блистательной победы молодой психиатр добился благодаря глубоким философским знаниям, богатому практическому опыту врача-клинициста, сумевшего вычленить психические отклонения в так называемых пограничных состояниях, когда рубежи между нормой и патологией весьма условны.

Многие положения его монографии «К вопросу о невменяемости», которая является лишь частью незавершенного труда «О свободе воли», звучат чрезвычайно злободневно и сейчас. В этом медико-философском исследовании Кандинский начал рассматривать такие сложные проблемы на стыке юриспруденции и медицины, как учение о свободе действования и ответственности, касающееся индивидуальной и общественной этики, и учение о вменении и о состояниях невменяемости. Все это основывалось на личных исследованиях практических вопросов судебной психопатологии.

Страсти, волнения в связи с дискуссией вокруг 36-й статьи Уложения о наказаниях довели Кандинского до нового приступа болезни, и он вынужден принять новый курс лечения в Доме призрения для душевнобольных.

В 1884—1886-х годах он продолжает изучать проблемы галлюцинаций и псевдогаллюцинаций, публикует статьи по ним в России и за рубежом, исследует и такие сложные явления, как летаргия, «угадывание мыслей», слепоглухонемота, спиритизм...

Известность и авторитет Кандинского в медицинском мире возросли настолько, что в 1887 году его и С. Корсакова избирают ответственными секретарями I съезда русских психиатров, в подготовке и проведении которого он принимал активнейшее участие.

Сразу после съезда Кандинский с женой едет в Крым, где отдыхает в уже знакомой нам усадьбе «Олеиз» у своего дяди И.Ф. Токмакова. (Напомню, что матерью Токмакова была М.А. Кандинская.) Жена Виктора Хрисанфовича Елизавета Карловна была дочерью провизора К. Фреймута. Судьба свела их в годы русско-турецкой войны, когда она была сестрой милосердия и ухаживала за ним во время его болезни в Николаевском военно-сухопутном госпитале в Петербурге. Проявив истинное сострадание, огромное терпение и чуткость, Елизавета Карловна выходила, спасла от глубокой депрессии своего пациента, а после его выздоровления вышла за него замуж.

Жили они на редкость дружно, счастливо. Не знаю, какими причудами ген Елизавета Карловна, немка по отцу, лютеранка по вероисповеданию, была темноволоса, скуласта, с раскосыми глазами. Редкая красота, душевное обаяние сочетались с глубиной ума, практичностью, основательностью в житейских делах, в чем мы убедимся ниже.

Летом 1889 года у Виктора Хрисанфовича начался новый приступ. Объясняя причины таких приступов, он писал, что помимо переутомления от работы на болезнь влияли в 1877 году «злоупотребления спиртными напитками... впрочем в размерах обыкновенных для людей военных», в 1883 году — «аутоэксперименты» с приемом в небольших дозах экстракта конопли или опиума. Психиатр не страдал алкоголизмом или наркоманией. Это был сознательный добровольный акт на пути исследования синдрома психического автоматизма, с помощью которого он хотел глубже понять схему, механизм возникновения болезни, для того чтобы научиться управлять ее течением, а значит — лечить.

Кандинский искал возможность найти, нащупать рубеж, пограничную черту, за которой появлялись псевдогаллюцинации, а при повторных приступах особенно внимательно наблюдал и описывал «момент перехода за порог сознания», для чего искусственно вызывал их с помощью «аутоэкспериментов».

Им составлен целый каталог псевдогаллюцинаций. Тут и так называемое «эхо мыслей», когда больному кажется, что кто-то насильно внушает чужие мысли, и он вынужден либо спорить с ними, либо повторять их, «попугайничать». Псевдогаллюцинации проявляются и в виде навязчивых звуков, мелодий, бессмысленных слов, дразнящих намеков или угроз, и в виде игры света, красок, беспокоящих, преследующих больного.

Кандинский отметил и связь псевдогаллюцинаций с расстройством памяти. «Какой-нибудь измышленный факт, то есть какое-нибудь представление, созданное сознанием мгновенно (в момент своего перехода за порог сознания), становится псевдогаллюцинацией, зрительной или слуховой, и эта псевдогаллюцинация ошибочно принимается сознанием больного за живое воспоминание действительного факта, совершившегося в далеком или недалеком прошлом».

Механизм проявления синдрома настолько разнообразен, причудлив, что Кандинскому как психиатру хотелось прощупать его вновь и вновь, тщательно описать все, что довелось испытать ему и что он узнал от больных, которых лечил. Но, хорошо зная по себе, как трудно передать словами переживаемое во время псевдогаллюцинаций и что далеко не каждый больной решается на пересказ того, что его мучает, Кандинский искусственно провоцировал свою болезнь.

В ходе этих самоотверженных и страшных экспериментов он испытал широчайшую гамму переживаний, от мании преследования до мании величия, затрагивающих почти все органы чувств — зрение, обоняние, осязание, слух. Кандинский установил, что первый период болезни характеризуется усиленной, но беспорядочной интеллектуальной деятельностью — обилием идей, их быстрым и неправильным ходом. В это время идеи, мысли больного могут казаться ему и грандиозными, величественными (предпосылка мании величия), и жалкими, ничтожными, постыдными, причем ему кажется, что все окружающие могут прочесть их. «Открытость» мыслей приводит к тому, что человек боится присутствия людей, избегает их общества. Всякая попытка общения с больным может кончиться вспышкой мании преследования.

Во втором периоде так называемой интеллектуальный бред сменяется бредом чувственным, и именно тогда начинают появляться и развиваться галлюцинации органов чувств. Четко уловив этот порог развития болезни, Кандинский пришел к выводу о том, что галлюцинации являются следствием относительного угасания, парализации интеллектуальной сферы. Убедившись в этом, он предпринял попытку бороться с чувственным бредом с помощью усиления умственной деятельности.

«Без энергического вмешательства воли мои галлюцинации, вероятно, превратились бы в стабильные, и оставшаяся без пищи интеллектуальная деятельность погасла бы окончательно, — писал Кандинский. — Вполне освоившись с галлюцинациями, я, не боясь «утомлять себя», принялся за книги. Сначала читать было трудно, потому что занятию постоянно мешали галлюцинации слуха, и зрительные образы становились между глазами и книгой... С возобновлением правильной умственной деятельности галлюцинации стали бледными, редкими, но прекратились совершенно только спустя несколько месяцев... Соразмерные с силами больного занятия чрезвычайно помогают в период выздоровления избавлению от галлюцинаций».

Как представитель естественнонаучного материализма Кандинский был близок в воззрениях к материализму диалектическому и в своей врачебной деятельности проявил себя как диалектик. Судите сами, болезнь, возникающую в результате не только психической травмы, но и умственного перенапряжения, он предложил лечить усилением умственной деятельности и добился реальных успехов, доказав, что и с такой грозной болезнью, как синдром психического автоматизма, можно и нужно бороться, что она редко полностью поражает психику человека и что любой больной не должен падать духом и обязан в меру возможностей преодолевать свой недуг. Это открытие Кандинского чрезвычайно важно и значимо для эффективного лечения.

Напряженная практическая работа в должности старшего ординатора больницы, сочетаемая с большой научной деятельностью, а писал он в основном по ночам, накал эмоций во время дискуссии по 36-й статье, подорвали его здоровье, и в 1889 году Кандинский вновь оказался в объятиях грозной болезни. Проявив огромное мужество и волю, он преодолел новый приступ и возобновил работу в больнице. Однако желание «досмотреть» новые галлюцинации было столь великим, что он решился на искусственное возобновление болезни. Могла сказаться и тяжелая депрессия, наступающая при выходе из приступа и зачастую приводящая к трагическому исходу.

Издатель М.В. Сабашников истолковывает смерть Кандинского именно так: «Оправившись после одного из своих приступов болезни, он слишком рано вернулся на работу в больницу. Под влиянием позыва к самоубийству, бывавшему у него обычно в переходном периоде к здоровому состоянию, он взял из аптечного шкафа в больнице опиум и по возвращении домой принял безусловно смертельную дозу этого яда. Умение и склонность к научному самонаблюдению не покинули его и в эти минуты. Он взял лист бумаги и стал записывать: «Проглотил столько-то гран опиума. Читаю «Казаков» Толстого». Затем уже изменившимся почерком: «Читать становится трудно». Его нашли уже без признаков жизни».

При всем огромнейшем уважении к М. Сабашникову, думается, его толкование смерти Кандинского не может быть полностью достоверным. Во-первых, воспоминания писались примерно полвека спустя, и некоторые факты изложены неточно. Во-вторых, неверно, что позывы к самоубийству возникали у Кандинского неоднократно. Исходя из такого строгого источника, как история болезни, медики установили, что позыв к самоубийству у Кандинского был лишь в 1877 году. В-третьих, хотя прекрасно образованный M. Сабашников, имевший очень широкий научный кругозор, вполне мог разбираться в вопросах психиатрии (к тому же его кузен И.В. Сабашников был известным психиатром и служил в одной больнице с Кандинским), сделать квалифицированные, научно обоснованные выводы о причинах смерти врача Михаил Васильевич был все же не в состоянии.

Биограф Кандинского Л. Рохлин соглашается с версией о самоубийстве, хотя неоднократно указывает в своей монографии на самонаблюдение, искусственное вызывание галлюцинаций, к чему Кандинский прибегал во время приступов постоянно. Там же Рохлин цитирует слова известного советского психиатра Н.В. Иванова: «Какую нужно было иметь любовь к науке, чтобы после приступа заболевания, зная терапевтическую беспомощность психиатрии своего времени, все же неудержимо стремиться к постановке самоэкспериментов, к изучению сложной проблемы галлюцинаций».

В некрологе, опубликованном в немецком журнале, А. Роте писал, что Кандинский «до последнего мгновения был занят наукой. Его записки окончились словами: «Я не могу больше писать потому, что не вижу больше ясно. Света! Света!»

В истории медицины много примеров удивительной самоотверженности врачей, сознательно шедших на риск, испытывавших на себе новые вакцины, методы переливания крови, способы лечения. Убежден, что Кандинского можно смело поставить в число врачей, принесших себя в жертву на алтарь науки.

В многочисленных некрологах в России и за рубежом Кандинский предстал как прекрасный семьянин, редкий товарищ, серьезный труженик науки, честнейший гражданин. Видный психиатр П.И. Ковалевский писал, что Виктор Хрисанфович принадлежал к числу тех русских психиатров, которые любили свою родину, всецело отдавали ей душу и жизнь. «Медицинское обозрение» характеризовало Кандинского как одного из самых давних и талантливых своих сотрудников, редкого товарища и друга, высокообразованного врача-философа.

Похоронили Кандинского на кладбище в поселке Шувалове по Финляндской железной дороге, где находилась его дача. После смерти мужа Елизавета Карловна приложила большие усилия для издания его трудов. Отредактировала, снабдила их примечаниями, комментариями, что говорит о ее высокой образованности и культуре. Когда же выяснилось, что Петербургское психиатрическое общество не смогло найти средств на типографские расходы, она отдала на них все сбережения. И как только книги вышли в свет, Елизавета Карловна покончила с собой, приняв, как и муж, смертельную дозу опиума. Она так любила мужа, что не мыслила жизни без него.

Согласно завещанию Елизаветы Карловны, ее похоронили рядом с могилой мужа на высоком берегу озера Нижнего. Сейчас это место в черте города недалеко от конечной станции метро «Проспект Просвещения». Приехав в Ленинград, я со своим другом земляком Вячеславом Бухаевым, известным архитектором, пытался найти могилы Кандинских, но, как сказала его супруга Соня, выросшая в этих местах, вблизи озера, многие могилы в результате оползней обрушились в воду. Однако мы все же прошлись по кладбищу, но ничего обнаружить не удалось.

Подойдя к могиле П.А. Бадмаева, известного придворного лекаря, который похоронен в 1920 году рядом с церковью, мы, два бурята, решили по народному обычаю помянуть и Кандинских, и Бадмаева, покоящегося под скромным христианским крестом. Несмотря на декабрь, погода была сырая, хлопья снега падали с вершин деревьев вместе с капелью, тревожно суетилось и каркало воронье. Грустно было, оттого что не нашли могил Кандинских и оттого что Бадмаева в то время упоминали не иначе как в обойме имен придворной клики во главе с Г. Распутиным. А ведь Петр Александрович, приняв православие, лечил не только семейство царя и его приближенных, но и тысячи простых петербуржцев от всех болезней, включая туберкулез и рак, стал основателем большой династии медиков, породнившись с Вишневскими, Гусевыми. Бадмаев был одним из инициаторов сооружения буддийского храма в Петербурге, внес на него полтора миллиона рублей золотом. Любопытно, что мощное, с полутораметровыми стенами каменное здание, возведенное недалеко от Черной Речки, напротив Елагина острова, сослужило добрую службу в годы Великой Отечественной войны — именно здесь разместилась разрушенная в Колпине Ленинградская радиостанция, которая до конца блокады, несмотря на массированные обстрелы и налеты авиации, вела устойчивые передачи, став опорой, надеждой, знаменем непокоренного города...

Кандинский является признанным основоположником отечественной психиатрии, его психопатологические и клинические исследования вошли в золотой фонд мировой психиатрии. Да, это так, но не в полной мере однако об этом чуть ниже.

В 1920-х годах французский медик Г. Клерамбо продолжил изучение синдрома психического автоматизма, начатое Кандинским, составил новую классификацию симптомов и более подробное клиническое описание болезни. И ныне этот психопатологический феномен обозначен в медицинской литературе как синдром Кандинского — Клерамбо. Изучение этого феномена продолжается и в наши дни.

Чрезвычайно бегло рассказав лишь о главных вехах жизни и творчества Кандинского, не могу не высказать сожаления о том, что труды выдающегося психиатра в наши дни фактически забыты. Монография Л. Рохлина «Жизнь и творчество выдающегося русского психиатра В. X. Кандинского», выпущенная издательством «Медицина» в 1975 году тиражом всего полторы тысячи, никак не восполняет потребности не только широкой читательской массы, но даже и медиков.

Еще более странно и обидно, что ни в одном из философских словарей, даже энциклопедическом, имя В. X. Кандинского не упоминается, будто и не было его блистательных философских трудов, опередивших и предвосхитивших многие важные идеи Ф. Энгельса и Г. Плеханова.

Труды Кандинского, изданные более ста лет назад, могли бы способствовать возрождению лучших традиций отечественной психиатрии — гуманизма, высокой нравственности, сострадания и милосердия к людям. В прошлом веке русская психиатрия, опирающаяся на передовые материалистические воззрения И. Сеченова, И. Мечникова, находилась в первых рядах европейской и мировой науки. Но чрезмерная идеологизация науки в годы культа личности Сталина, борьба с космополитизмом, удушение генетики, запрет кибернетики нанесли непоправимый урон и престижу отечественной психиатрии, и медицине в целом. После печально известного Объединенного заседания расширенного Президиума Академии медицинских наук и пленума правления Всесоюзного общества невропатологов и психиатров 1951 года, прошедшего в русле «исторической» сессии ВАСХНИЛ, завершившейся зловещей победой Т. Лысенко, советские психиатры во главе с академиком А. Снежневским, разоблачив психоанализ З. Фрейда и отказавшись от сотрудничества с зарубежными учеными, взялись за своих коллег «космополитов», стали шельмовать десятки советских ученых.

Канонизировав учение И. Павлова, наши «передовые» психиатры стали изучать психические расстройства людей в основном с помощью примитивных опытов на животных. (Так и стоят перед глазами жуткие кадры, увиденные по телевизору: собака, которая скулит от боли и дергается при звуке метронома, сопровождавшего ранее удары электротоком!)

А. Снежневский разработал концепцию вялотекущей шизофрении, по которой можно отправить в лечебницу даже здорового человека. Это теоретическое «открытие», за которое академик был удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда, стало грозным оружием в борьбе с так называемыми диссидентами в конце 60-х и в 70-х годах. В результате всего этого в 1977 году на VI конгрессе Всемирной психиатрической ассоциации в Гонолулу, предчувствуя исключение из ее рядов, правление Всесоюзного общества психиатров издало Резолюцию о выходе из членов Всемирной психиатрической ассоциации в знак протеста в связи с «необоснованностью и тенденциозностью обвинений, направленных против советской психиатрии». Лишь одиннадцать лет спустя — в октябре 1989 года Генеральная ассамблея Всемирного конгресса психиатров в Афинах большинством голосов проголосовала за возвращение СССР в члены ассоциации, но с годичным испытательным сроком.

Труды Кандинского могут оказать серьезную помощь не только возрождению былого престижа отечественной психиатрии, но и решению конкретных задач нашей перестройки. Буквально поражает злободневность строк из его ранних работ «Нервно-психический контагий и душевные эпидемии» (1876 г.) и «Общепонятные психологические этюды» (1881 г.), в которых он затрагивает вопросы социальной психологии и пограничной с ней социальной психопатологии, анализирует причины появления и распространения «психической заразительности», «повальных эпидемических душевных расстройств» — эпидемий самобичевания, хореоманий, тарентизма, дельноманий, вампиризма, зооантропии, пытается сорвать ореол таинственности с массовой психической контагиозности, сомнамбулизма, гипноза и спиритизма. Отстаивая материалистическую точку зрения на явления психической жизни, Кандинский писал, что все они сводятся в конце концов «на молекулярные движения вещества в мозгу и нервах».

Переживая шок от событий в Сумгаите, Нагорном Карабахе, Тбилиси, Абхазии, Фергане, Душанбе, от противостояния в Прибалтике, Молдове, от забастовок в Донбассе, Кузбассе, Воркуте, мы невольно задумываемся не только о борьбе передовых сил общества против административно-бюрократической системы, но и о душевном здоровье нации, об общественных и исторических, случайных и частных причинах и условиях происхождения душевных эпидемий, которые анализировал еще в 1876 году В. Кандинский.

Трактуя душевные эпидемии как пограничные состояния между нормой и патологией, Кандинский предостерегал об отсутствии строгих границ, о неуловимости перехода или перелива социально-психологических явлений в психопатологические. Проводя физиологический анализ механизмов подражательности, внушаемости, конформизма, он содействовал лучшему пониманию явлений психического индуцирования, роли гиперэмотивности в нормальном поведении, в клинике психопатий, особенно истерической, а также соотношения в жизни и деятельности человека волевого, разумного, целенаправленного поведения и поведения автоматического, осуществляемого ниже порога сознания.

Перестройка жизни общества — это своего рода ломка, глубокое революционное преобразование экономики, политики, идеологии. Стоит ли говорить о том, как сложно, даже болезненно, тяжело проходят эти процессы, когда меняются многие идеологические и нравственные установки. Преобразования эти происходят неравномерно — где быстрее, а где медленнее, и от их неравномерности теряется равновесие, появляется дисгармония многих сторон нашей жизни, порождающая противоречия, неустойчивость, неуверенность в правильности наших действий, акций, установок. Все это не может не сказываться на моральном состоянии и отдельных людей, и групп населения, и всего народа в целом.

Добавьте к неурядицам в экономике, торговле бедственное экологическое состояние многих регионов, которое также угнетает людей, не только морально, но и в прямом физическом и физиологическом отношении. Нельзя, например, просто отмахнуться от мнения ряда ученых, что на состояние подростковой преступности в Дзержинске Горьковской области, Казани и других городах страны прямое воздействие оказывают, помимо социальных причин, и выбросы дыма, сажи и тех химических веществ, которые производятся там.

Идеологическое состояние общества, совсем недавно сбросившего с себя дурман культа личности и оцепенение застоя, можно сравнить с ломкой, которую испытывает человек, лишенный прежних, столь привычных наркотических средств, какими были призывы и заклинания об идеях развитого социализма, о моральном кодексе строителя коммунизма. Прежние идеалы померкли, новые еще не созданы. Кое-кто вообще перестал верить в них, впадает в отчаяние, депрессию или, наоборот, в бурное ожесточение.

«Едва ли кто может сказать, что озлобление, запальчивость, раздражение — суть состояния для человека нормальные... — писал Кандинский, — не все расстройства душевной деятельности, происходящие от болезней, достигают такой степени, что могут исключать вменяемость».

Побывав на митингах в разных местах Москвы, услышав, с каким ожесточением обрушиваются отдельные ораторы на своих оппонентов, я невольно вспоминал эти слова Кандинского и невольно думал о вменяемости и душевном настрое некоторых из тех, кто витийствовал у микрофонов и мегафонов. Но, наблюдая за реакцией стоящих вокруг, я убедился, что это не слепая толпа, готовая поддержать любые, даже провокационные призывы, а вполне нормальные люди, а точнее — народ, тот самый, который знает цену истинным словам и делам.

Противостояние, нервозность, смятение неизбежны при ломке старого. Но не стоит паниковать, мол, кто-то собьет людей с истинного пути и уведет в сторону, хотя возможность подобного исключать полностью тоже нельзя. Вспоминая один из митингов, вновь ощущаю удивительное чувство, испытанное тогда.

Вечереет, сгущаются сумерки, начинает накрапывать дождь. Кто-то впереди раскрыл зонт, но его просят не загораживать трибуну. Зонт тут же опускается. Я не ощущаю вечерней прохлады, сырости, меня согревает тепло, излучаемое стоящими рядом людьми, а дождь лишь освежает лицо, голову. Кто-то собирает подписи в защиту чего-то, другие — деньги для помощи только что выступившей женщины-блокадницы из Ленинграда, которая поведала о своих бедах. Около трех тысяч вдруг, «ни с того, ни с сего» получила она и, не веря глазам своим, полным слез, смотрела на большую кучу денег.

А меня, как и других, наверное, охватывает чувство единения, душевного спокойствия, уверенности в возрождении лучших демократических традиций и здоровья нации.

В спорах рождается истина. Слишком долго молчание считалось золотом. Но я вспомнил другую пословицу, бурятскую: «В споре тратится время, а истина рождается в труде». Убежден, что споры на митингах и сессиях Верховного Совета СССР нужны и необходимы, но не стоит ли прислушаться к этой пословице моего, как сейчас говорят, малочисленного народа. И переходить от слов к делу...

Странная концовка для главы о психиатре, не правда ли? При чем здесь дебаты, противостояние, социальная напряженность? А при том, что обо всем этом заставляет задуматься Виктор Хрисанфович Кандинский, отдавший все силы борьбе за душевное здоровье людей, ценой собственной жизни оплативший смертельный риск поиска рубежей между нормой и отклонениями, которые, в свою очередь, раздваиваются как в сторону гениальности, так и в сторону безумия. Недаром ведь говорят: от гениальности до безумия — один шаг.

Граница между ними весьма зыбка, неопределенна. И тот, кто покушается выйти за нее, платит самой дорогой ценой — здоровьем, а то и жизнью.

И никакой мистики. Всего-навсего пограничное состояние, запретная черта, запредельная. То есть за пределами жизни.