В.В. Бараев. «Карма художника»¹

Из воспоминаний Кандинского все не давала покоя строка о том, что его предки были "сосланы по политическим причинам из Западной Сибири"². Не преувеличение ли тут? Какая политика в глухой тайге в то давнее время? И где, как искать сведения о предках художника, не зная их имен, не имея никаких ориентиров во времени и пространстве? Думалось, вряд ли удастся найти хоть что-то. Но...

Сведения о предках художника нашлись среди "древнейших грамот и отписок воеводского управления" за 1596-1631 гг.³ Первое упоминание о них в 1625 г. весьма прозаично: "Между прочим, у кн. Василия Кондинского, у кн. вдовы Дарьи Кондинской, у кн. Андрея Пелымского вместе было сенных покосов на 100 копен"⁴. Известный историк Сибири Е. Петряев писал: "Впервые фамилия Кандинских встречается в Якутске" и назвал 1752 год⁵. Ниже выясняется, что Кондинские — потомки вогульских князей. Вогулы (прежнее название племени манси) вместе с остяками (хантами) кочевали от Урала до Оби и Северного Ледовитого океана, были язычниками (шаманистами), поклонялись Золотой Бабе, а при Кучуме некоторые стали магометанами.

В 1582 г. Ермак покорил столицу ханства Искер. "Умножив число данников, расширив свои владения в древней земле Югорской до реки Сосьвы и включив в их пределы страну Кондинскую, — писал Н. Карамзин, — Ермак возвратился в Сибирскую столицу принять за славные труды отличную награду"⁶.

Казалось бы, причем здесь Ермак, Золотая Баба, шаманы? Но все это имеет самую тесную связь с истоками рода Кандинских и с самой жизнью и творчеством художника.

Небольшой городок Пелым находится у слияния одноименной реки и Тавды в нынешней Свердловской области. В 1620-х годах Кондинские, как и другие жители Пелыма, сеяли рожь, капусту, свеклу, занимались охотой, рыболовством, продажей пушнины.

Когда воеводой Пелыма стал Иван Вельяминов, на него "было подано несколько челобитных ото всего города и от отдельных лиц — боярских детей"⁷. Первым среди них означен князь Василий Кондинский. Жаловались на воеводскую "налогу великую и насильства". Помимо всего, воевода распорядился построить на общем пастбище новый острог. Василий и Федор Кондинские "возмущали торговых людей, чтобы города не ставить... Они же покушались зарезать воеводу..."⁸

В ответной грамоте сообщается, что Василий Кондинский и его племянник Андрей Пелымский "самовольно ездили из Пелыми в Большую Конду и другие волости к вогуличам для торгов, рыбной ловли и пр., тогда как их в Большую Конду ко племени отпущатъ не велено, потому что им нарушить там придется православную крестьянскую веру". Далее повелевается провести сыск о том, будто "князь Васильевы братья Кондинские мурзы не приказывают ясачным вогуличам приносить в государев ясак лутчую мягкую рухлядь, а доставлять ее князю Василью. Воеводы должны проведать подлинно, мочно ли князьям В. и Ф. Кондинским и кн. А. Пелымскому вперед на Пелыми жити, не чает ли от них в нашей ясачной казне убыли?"⁹

Сколько любопытного в корявых для нашего глаза строках — и то, что князья Кондинские — невыездные, и то, что у них братья — мурзы, т.е. татарские дворяне, магометане. А главное, прямое указание о начале сыска (следствия) против Кондинских и прямой намек на их высылку.

Защищая себя, Василий Кондинский подал царю Михаилу Романову челобитную "Об обидах и насильствах воеводы града Пелыма", в которой написал, что его деды, князья Большой и Малой Конды, еще в прошлом веке приняли подданство России (1580-е годы!), и Кондинские вовсе не думают изменять царю и православию. Подчеркивал заслуги своего рода, князь писал: "С Ермакова взятия Сибири при великом государе Иване Васильевиче (Грозном — В.Б.) верой и правдой служил с детьми и внучатами"¹⁰.

В итоге Вельяминов за строительство нового острога с башнями, стенами, на которых "тысяча колов обострены на оба конца", за прибыль в ясачном сборе и за "имянную роспись новичков ясачных людей" получил похвальную грамоту. А челобитчикам после этого "жить не Пелыми стало не мочно".

Дальнейшая судьба Кондинских попадает под более чем вековую тень. Но я надеюсь найти следы ссыльных князей и провести пунктиры к Якутску, где в 1752 г. обнаружен один из потомков, о котором писал Е. Петряев¹¹.

Начав изучать дело Петра Алексеевича Кандинского, я узнал, что он ограбил не одну церковь, как писал Е. Петряев, а две — Троицкую и Рождественскую, а кроме того, Спасский и Покровский монастыри. Отбыв наказание, он женился, у него появилось шестеро сыновей и две дочери. Женой его была Дарья Дмитриевна Атласова, видимо якутка, которая могла быть из рода знаменитого путешественника Владимира Атласова (землепроходцы, как правило, женились на аборигенках). Любопытно, что матерью Василия Кондинского в Пелыме была тоже Дарья, а сын церковного вора, Хрисанф Петрович, тоже взял в жены Дарью (Петровну) из рода тунгусского князя Гантимура, который в 1655 г. бежал из Маньчжурии и принял подданство России. Требуя выдачи Гантимура, китайский император Канси посылал войска на штурм Албазина и Нерчинска. И именно на этом колене рода Кандинских со стороны Дарьи Петровны к мансийской крови предков добавились тунгусская и бурятская кровь. Здешние буряты совершенно не разделяли себя с монголами, кочуя по долинам Аргуни и Онона — родным местам Чингисхана¹².

Из восьми детей Петра и Дарьи Кандинских подробнее остановимся на их первенце, Хрисанфе, потому что он прямой предок — прадед художника. Поначалу он шел по стопам отца — грабил на таежных дорогах, за что тоже угодил на каторгу. Потом остепенился, начал торговать, разбогател. Искупая грехи отца и собственные, он вместе с братом Алексеем построил в Бянкине на Шилке две каменные церкви на 75 тысяч рублей, занялся поставкой леса для казны. Читинский острог для декабристов был построен из лиственничных бревен с клеймом "К" — фирменным знаком Кандинских. В 1834 г. Хрисанф стал купцом I гильдии, в 1839-м — коммерции советником. На склоне лет братья Хрисанф и Алексей были удостоены золотой медали "За усердие" на Аннинской ленте. До нас дошли портреты обоих братьев именно с этой наградой на шее¹³.

С декабристами их связывал не только построенный вышеупомянутый острог. В 1827 г., когда в Забайкалье отправили первую партию государственных преступников, они приняли у себя в Бянкине С. Волконского, Е. Оболенского, братьев А. и Н. Муравьевых, А. Якубовича с радушием. "Обед и угощение были роскошны", — вспоминал Оболенский. А в 1857-1858 гг. здесь же гостил М. Бестужев, совершавший путь от Читы до Николаевска-на-Амуре; он познакомился с Хрисанфом Петровичем, его племянницей М.А. Кандинской-Токмаковой, чья дочь Елена вышла замуж за философа С.Н. Булгакова...¹⁴

Сын Хрисанфа, Николай, женился на Марфе Сабашниковой, тетке знаменитых братьев-издателей, и первым из всех Кандинских переехал в Москву, позвав сюда своего племянника B.C. Кандинского. Тот женился на Л.И. Тихеевой, и в 1866 г. у них родился сын Василий, будущий художник.

Подводя итоги розыска, можно сделать следующие выводы:

1. документально подтверждено семейное предание о предках художника, которые, как он писал, "были сосланы по политическим причинам из Западной Сибири"; 2. отныне своим сородичем могут считать Кандинского не только манси, но и ханты, коми, финны, эстонцы, венгры и другие нации финно-угорской группы, формировавшиеся в одном котле этногенеза. Но не забудем о бурятских, якутских, тунгусских компонентах рода Кандинского, который считал себя прежде всего русским по крови, духу и вере; 3. розыски по древу необходимо продолжить. Нельзя упускать уникальную возможность проследить, как генетические корни воздействуют на крону огромного древа Кандинских из 17 поколений.

Более точные сведения о предках художника позволяют увидеть труднообъяснимые ранее изгибы его жизни и творчества в ином свете — например поездку на Север, когда четверокурсник юридического факультета отправился в приполярную тайгу. Отец, наверняка, рассказывал ему о вогульских предках, и как раз в 1889 г. вышел труд Г. Лыткина "Зырянский край..."¹⁵, где название "зырян" объяснялось сложением слов "cap" и "ан" (царь и женщина), потому-то они, как и все угро-финны, поклоняются Золотой Бабе. К тому же в те годы гремела слава Шлимана, нашедшего золото Трои. Древние легенды оказались реальностью. Кандинский начал посещать заседания Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии и так увлекся историей, что отправился на поиски Золотой Бабы. В монографии американской исследовательницы Пег Вайс "Кандинский и старая Россия" опубликованы наброски художников, сделанные им в пути¹⁶.

Один из них, от 9 июня, особенно любопытен. Здесь среди сельхозорудий зырян зарисована трехъярусная часовня монгольского типа, совершенно круглая на вид, видимо довольно высокая. На втором этаже четыре овальных окна и, наверняка, столько же — с другой стороны. Между первым и вторым этажами — крыша с загнутыми краями. Такая же крыша нависает над окнами второго этажа, вершину которого, или луковку, прикрывает еще один полукупол, увенчанный шпилем с... крестом. Это сооружение — точная копия буддийского дацана, каких много и сейчас в Бурятии, Читинской, Иркутской областях, Туве, Монголии.

Каким ветром занесло в Приполярье такую диковинную пагоду? Дело, видимо, в том, что ее построили странствующие ламы еще в пору Золотой Орды. Чингисиды поклонялись не только шаманам — среди них были и буддисты, мусульмане, христиане.

Этим уникальным графическим свидетельством Кандинский значительно отодвинул на север границы Золотой Орды, которые на всех картах проходят южнее. И видимо, странствующие ламы и купцы-кипчаки завезли сюда статуэтки богини бессмертия Гхуань-инь, выражающей одно из воплощений Авалокитешвары¹⁷. И тут они стали под именем Золотой Бабы предметом поклонения финно-угорских народов.

Однако Кандинский не нашел Золотую Бабу и разочарованно написал в отчете экспедиции, что Золотая Баба "совершенно не известна зырянам. Память о ней утрачена навсегда". Он объяснил это "отчаянной энергией в уничтожении языческих верований", с которой Стефан Пермский низвергал языческих идолов¹⁸. В статье о национальных божествах зырян им перечислены языческие боги Чурила, Войпел, Йомала, лешак-морт, полудница и орт — предвестник смерти, которым зыряне, ставшие христианами, продолжали поклоняться¹⁹. Так Кандинский научно зафиксировал двоеверие северян. Это же он художественно отобразил позднее, в 1907 г., уже живя в Германии, где написал удивительное полотно "Пестрая жизнь", малоизвестное россиянам.

Стихи без слов. Альбом гравюр. 1903. Обложка. 23 х 16,1

Вайс, первой начавшая исследовать творчество Кандинского на стыке этнографии и живописи, увидела в "Пестрой жизни", среди около ста персонажей, белого и черного шаманов, а в женщине с ребенком на руках — отголосок Золотой Бабы. Одной из главных фигур картины Вайс считает белого шамана с зеленоватой бородой и посохом в руках²⁰. В образе старика с посохом запечатлен знаменитый Белый Старец, или Саган Убугун²¹, хорошо известный и любимый всеми монголоязычными народами, а также тувинцами, хакасами, алтайцами и другими сибирскими тюрками. Он древнешамайского происхождения и настолько почитаем в Центральной Азии, что буддийские ламы предпочли не бороться с ним, а включить в свой пантеон святых.

Левее Саган Убугуна стоит монголоидного вида юноша. За женщиной с ребенком — мальчик с молитвенно сложенными ладонями. Так молятся буддисты. Прямо над ним — чернобородый старец, которого Вайс называет Черным шаманом, потому, по ее мнению, он неприязненно смотрит на Белого Старца²². Черные и белые шаманы всегда враждовали. Однако на заднем плане — церковь с крестами, а на горе — православный монастырь. И вряд ли права исследовательница, утверждая, что на полотне отражено столкновение двух миров — христианского и языческого. Если кто и сталкивается, то лишь Черный и Белый шаманы, а в целом здесь довольно мирное сосуществование христиан и язычников. То, что было и есть вокруг Байкала. Многие буряты, приняв христианство, а в Забайкалье — буддизм, продолжали соблюдать шаманские обряды — приношения духам-хозяевам местности, молебны духам предков.

Юношеская поездка Кандинского на Север долгие годы отражалась в его романтических пейзажах, созданных за границей. Он признавался, что "пейзажи, написанные по воспоминанию, удавались иногда больше, нежели писанные прямо с натуры". Осмелюсь утверждать, что его знаменитого "Синего всадника", написанного в 1903 г. в Германии, можно считать эхом экспедиции в Вологду.

Сюжеты картин возникали у Кандинского и во сне, и во время болезней. И он признавался, что в картинах "Приезд купцов" (1905), "Пестрая жизнь", а через несколько лет в "Композиции И" (1909-1910) ему удалось выразить "самое существенное бредовое видение", пришедшее в жару тифа²³.

"Работа с лихорадочно бьющимся сердцем, с давлением в груди... не дает безукоризненных результатов... Мне пришлось тренироваться в умении держать себя на вожжах, не давать себе безудержного хода, править этими силами... Лошадь несет всадника со стремительностью и силой. Но всадник правит лошадью..."²⁴

Тема всадников пронизывает все творчество Кандинского. Даже в абстракциях они просматриваются вполне отчетливо. На большинство полотен всадники скачут справа налево, т.е. с востока на запад, если учесть, что страны света располагаются на картах именно так. И художник подсознательно отражал направление многовековых походов гуннов, скифов, монголов на запад.

Впрочем, откуда и куда скачут всадники, Кандинский и не думал раскрывать, более того, — вуалировал цель. "Совершенно простое движение к неизвестной цели уже само по себе производит впечатление значительного, таинственного, торжественного"²⁵. И это дает простор фантазии зрителя — воспреемника картины. Благодаря упорной работе, художник познал откровение: "Связь между отдельными мирами осветилась как бы молнией. Ужасая и осчастливливая, миры эти выступили неожиданно из потемок"²⁶. Так родился огромный цикл "Малые миры" (1922) — буйное переплетение всех предметов шаманского обихода: бубны, обереги, подвески, изображения лошадиных голов на концах колотушек шаманского бубна. Лук и стрела, изображенные на графическом листе "Без названия" (1920-1921), — тоже предметы шаманской атрибутики. Тарбаганы — забайкальские сурки — изображены в "Композиции II" и "Композиции Е" (1916), хотя художник никогда не был на родине предков.

Генная память взыгрывала в Кандинском в экстазе вдохновения, которое можно сравнить с шаманским вознесением в верхний мир во время камлания. Может, именно поэтому свой двухэтажный дом под Мюнхеном он расписал в шаманском духе: внутренняя лестница на второй этаж похожа на мировое древо, по которому скачут всадники и лошадки из нижнего в верхний мир. Условное изображение шаманского дерева прослеживается и на полотне "Изящное восхождение" (1934).

Последователь З. Фрейда, К. Юнг считает, что архетипы — первобытные образы — придают "форму бесчисленным типическим переживаниям, испытанным нашими предками", и называет их "психическим осадком бесчисленных однотипных переживаний"²⁷.

Коллега Юнга, Э. Нойман убежден: "Африканский колдун или сибирский шаман представляются нам фигурами такого же человеческого достоинства, как Моисей и Будда"²⁸.

Один из методов шаманского лечения — перенос духа и корней болезни с больного на здорового человека или на какой-то предмет. Кандинский мог знать об этом от отца и из трудов этнографов. Подобно тому, как шаман ритмичными ударами колотушки вселяет в новый бубен души предков, которые затем помогают ему, художник вселяет в холст свою душу, свой талант, а также свои беды и боли. Вайс прямо пишет, что Кандинский сравнивал полотно, натянутое на раму, с шаманским бубном и ударами кисти оживлял полотно, вызывая вибрацию души сначала самого художника, потом и зрителя²⁹. Шаманские духи, слетаясь на призывные удары бубна и камланье целителя, вселяясь в бубен, говорят ему: "Здесь я". Точно так же каждый штрих, мазок, ложась на холст, докладывал о себе: "Здесь я".

В книге "О духовном в искусстве" Кандинский писал о внутреннем психическом звуке — эхе голосов, которые он слышит в процессе творчества, о психической силе красок, ответной вибрации и звучании души. Создавая на холсте "хор красок", камлая цветовыми пятнами, Кандинский творил картины, приносящие ему радость победы и... душевное здоровье.

На стыке искусств — живописи и музыки, графики и слова, движения и звука (еще не родившееся тогда звуковое кино) — Кандинский в 1912 г. предсказывал наибольшие открытия. И сам стремился к синтезу, написав сценическую композицию "Желтый звук" и альбом "Звуки" с гравюрами и стихами в прозе.

Действие "Желтого звука" развивается, как и во всяком камлании, медленно. Во вступлении басы низкими голосами поют:

Жесткие, как камни, сновидения... И говорящие скалы...
Глыбы с загадками, полными вопросов...
Движение неба... и расплавление... камней...
Вздымающийся кверху невидимый... вал...³⁰

Последнее слово невольно рождает рифму "Байкал". Ведь именно в расплавлении камней во время гигантских катаклизмов рождалось это славное море. А потом на его берегах появились многочисленные петроглифы наших предков — "говорящие скалы"!

В 1-й картине сценической композиции появляются пять великанов. В ремарке автора: "Это как парение непосредственно над землей". Можно было бы уточнить, что парение — не что иное, как буддийская левитация.

Во 2-й картине люди с большими белыми цветами (лотосами?!), в бесформенных цветных одеждах, декламируют:

Закрой глаза! Закрой глаза!
Мы созерцаем. Мы созерцаем.
Прикрываем зачатие невинностью³¹.

Созерцание — важнейшее условие буддийской медитации. А строка о зачатии напомнила "белоснежный оплодотворяющий луч" из статьи Кандинского "К вопросу о форме" в том же альманахе "Синий всадник". В целом же здесь — отголосок древней легенды о непорочном зачатии прародительницы монголов от луча Луны через дымовой проход юрты.

Ремарка автора: "Все это произносится ими вначале словно в экстазе... То в одной точке сцены, то в другой раздается чей-то хриплый голос. То в одной точке, то в другой кто-то орет, как одержимый..."³² Тут явное шаманское камланье, а хриплый голос — горловое пение, чрезвычайно популярное в Центральной Азии у шаманов разных народов.

В 3-й картине — "из-за сцены доносится резкий, исполненный ужаса теноровый голос, в очень быстром темпе выкрикивающий совершенно невнятно какие-то слова..."³³ Шаман, вошедший в экстаз, произносит слова невнятно.

Кульминация всей композиции — явление белого человека в 5-й картине, исполняющего своеобразный танец, который "должен быть разработан с особой тщательностью, с тем чтобы последующее было выразительным и ошеломляющим". "Резкий желтый свет... сконцентрирован исключительно на белом человеке..."

Финал символичен: светло-желтый великан "поднимает медленно в разные стороны обе руки... и растет при этом ввысь". И когда он достигает наивысшей точки, "и его фигура уподобляется кресту, внезапно наступает темнота. Музыка исполнена выразительности, как и то, что происходит на сцене"³⁴.

Крест — не только христианский, но и древнеазиатский символ. Тут и буддийская свастика, и монгольский загалмай — мифическая птица с расправленными крыльями, и равносторонний крест, с которого скопирован рыцарский, а позже и германский государственный орден — Железный крест с дубовыми листьями.

Еще более интересен альбом Кандинского "Звуки". Его стихи в прозе по-детски искренни, а образы, рожденные как бы во сне, просты и в то же время заумны.

"Совсем большие дома рушились внезапно. Маленькие дома стояли спокойно... Стая ворон пролетела над городом... внезапно наступила тишина... И сквозь это молчание звучал только один звук: топот копыт... по совершенно пустым улицам бредет совсем одна белая лошадь..."³⁵ Эти строки из стихотворения "Фагот" создают пейзаж после катастрофы или бомбардировки. Кандинский предсказывал в них и будущие мировые войны, и последующие беды, например Спитак, Чернобыль, Карабах, Грозный...

В "Холмах" человек в черном "бежит и бьет лихорадочно, бестолково в свой барабан". В "Весне" героя преследует пестрый человек и "говорит, говорит... Неужели опять ты?"³⁶

Героя этих стихов явно преследуют навязчивые звуки и образы, но он не бежит от них, а наоборот, вслушивается, всматривается, наносит на холст, записывает на бумагу и тем самым освобождается, поднимается над ними, побеждая их. Стихотворение "Холмы" про безумного барабанщика, а может и про шамана, кончается словами: "Все это я видел сверху, и прошу также и Вас взглянуть тем же взглядом, сверху"³⁷.

В стихотворении "Не" он пишет: "Скачущий человек очень меня интересовал... На это не надо бы смотреть"... Но если уже был там раз... Как тогда оторвать глаза? Как тогда не пойти туда? Не пойти?.. Кто из людей, живущих 2-ю половину (и последнюю) своей жизни на земле в этот раз не знает"³⁸.

Не будучи ортодоксом в религии, Кандинский увлекался трудами Рудольфа Штейнера, Елены Блаватской, Николая Рериха. Недавно стало известно, что он занимался кунта-йогой, стоящей рядом с раджа-йогой высшего уровня и считающейся выше хатха-йоги. Магия кунта-йоги, воздействуя на психику художника и зрителя, открывает особый путь не только в мир форм и красок, но и в мир без форм и цвета. Казимир Малевич тоже увлекался медитацией по системе своего учителя, проповедника кунта-йоги, Риши Махараши³⁹.

В большом холсте "Сумеречное" (1917) можно увидеть абстрактное изображение маски одного из хранителей буддизма Шри-Дэви⁴⁰. В "Разнообразных действиях" (1941), в полотне "Тридцать" (1937) и других работах многие непонятные знаки очень похожи на буквы тибетского и старомонгольского алфавита, которыми написаны священные буддийские писания. Разумеется, все это не дословно — художник передает образы в своей манере, но общий дух, абрис этих "письмен" именно восточен, иероглифичен.

Подобно тому как в старости в людях четче проявляются этнические черты предков, так многие художники возвращаются к тому, с чего начинали. Но Кандинский вернулся не к реалистическим полотнам и рисункам, а к более глубинным истокам. За 11 лет последнего периода жизни в Париже он создал 144 картины, 208 акварелей. "Строгость их форм, — писал В. Громан, — сочетаемая с еле уловимыми звуками и образами, заставляют нас вспомнить о монгольских корнях предков Кандинского"⁴¹. Вайс в своей монографии "Кандинский и старая Россия. Художник как этнограф и шаман" пишет, что Кандинский в эти годы полностью ушел в шаманскую мистику, закодировав в своих работах чуть ли не все предметы древнего ритуала — бубны, амулеты, обереги, подвески. В "Круге и квадрате" (1943) она рассмотрела фигуры пяти стилизованных шаманов. Но особо исследовательница остановилась на истории создания картины "Зеленая полоса". Кандинский начал ее в феврале 1944 г., интуитивно предчувствуя приближение смерти. В эскизах картины Вайс увидела и мировое шаманское древо, и лестницу, по которой художнику предстояло подняться в верхний мир, и пиктограммы с шаманских бубнов, а главное — орта, зырянского духа — двойника человека, появляющегося перед его смертью. То есть художник, оказывается, всю жизнь помнил о нем, а значит, и о своем юношеском путешествии к коми-зырянам. Главное же, убеждает нас Вайс, Кандинский изобразил в "Зеленой полосе" свою готовность к перерождению⁴².

Идея переселения души неразрывно связана с понятием кармы. Каждое новое перерождение зависит от соотношения добра и зла, содеянных самим человеком и его предками в течение всех жизней. В гороскопе Кандинскому, как и всем рожденным под восемью знаками, предсказывалось: "Если будет творить добро, станет святым, если нет — родится в мире бесов"⁴³.

Кандинскому не удалось побывать в Сибири, но генная память и "внутренний взор" помогли ему отобразить ее духовную суть, пейзажи, предметы культа предков. Сложную карму оставили они в наследство художнику, однако он сделал все возможное, чтобы улучшить ее.

Примечания

1. После выхода книги В. Бараева: "Древо: декабристы и семейство Кандинских" (М., 1991) автор продолжил исследование в несколько неожиданном направлении: по его мнению, в творчестве Кандинского последнего периода жизни ярко отразилось шаманство его древних сибирских предков. Из ряда статей В. Бараева выделим две — "Куда скачут всадники Кандинского?" (Эхо планеты. 1995. № 14) и "В каких богов верил Кандинский?" (Наука и религия. 1996. № 10).

2. Кандинский В.В. Текст художника. Ступени. М., 1918. С. 53.

3. Оглоблин H.H. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592-1768): В 4 ч. М., 1891-1897.

4. Там же. Ч. 1. С. 296.

5. Бараев В. Древо: декабристы и семейство Кандинских. С. 105.

6. Карамзин Н.М. Предания веков. М., 1988. С. 630-631.

7. Оглоблин H.H. Обозрение столбцов... Ч. 3. С. 228.

8. Там же. С. 225.

9. Там же. С. 226.

10. Бараев В. Куда скачут всадники Кандинского? С. 41.

11. Бараев В. В. Древо... С. 105.

12. Сокровенное сказание монголов. Улан-Удэ, 1990. С. 20.

13. Бараев В. В каких богов верил Кандинский? С. 29.

14. Бараев B.B. Древо... С. 249.

15. Лыткин Г.Л. Зырянский край при епископах пермских и зырянский язык. М., 1889. С. 173.

16. Weiss Р. Kandinsky and Old Russia. The artist as ethnographer and shaman. New Haven; London, 1995.

17. Марков С. Избранные произведения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 133.

18. Этнографическое обозрение. М., 1889. Кн. III. С. 104.

19. Там же. С. 104-110.

20. Weiss Р. Kandinsky and Old Russia. С. 49.

21. Там же. С. 51.

22. Ням-Осорын Цултэм. Искусство Монголии с древнейших времен до начала XX века. М„ 1986. Рис. 38.

23. Кандинский В.В. Текст художника. Ступени. С. 25.

24. Там же. С. 30.

25. Кандинский В.В. О духовном в искусстве. Л., 1990. С. 60.

26. Кандинский В.В. Текст художника. Ступени. С. 45.

27. Юнг К., Нойман Э. Психоанализ и искусство. Москва; Киев, 1996. С. 26, 27.

28. Там же. С. 189.

29. Weiss Р. Kandinsky and Old Russia. С. 185.

30. Синий всадник / Пер. З.С. Пышновский. М., 1996. С. 76.

31. Там же.

32. Там же. С. 78.

33. Там же. С. 49.

34. Там же. С. 78.

35. Сарабьянов Д.В., Автономова Н.Б. Василий Кандинский. Путь художника. Художник и время. Новая галерея. М., 1994. С. 165.

36. Там же. С. 164.

37. Там же. С. 167.

38. Там же. С. 164.

39. Наука и религия. 1996. № 10. С. 31.

40. Ням-Осорын Цултэм. Искусство Монголии... Рис. 55.

41. Бараев В. Древо... С. 172.

42. Weiss Р. Kandinsky and Old Russia. С. 200-201.

43. Буддизм. 1993. № 1. С. 39.