Рецензии

Газеты "Екатеринославские г[убернские] в[едомости]".

Известный знаток южной России Я.П. Новицкий по просьбе редакции названной газеты начал печатать некоторые этнографические материалы из своих собраний. Именно в прошлогодних Екат[еринославских] г[убернских] ведомостях] начаты печатанием его "Песни казацкого века", причем были помещены думы: о гетмане Богданке, т.е. Рожинском (№ 46), об Овраменко (№ 48), о Перебыйнисе (№ 53), называемом в исторической литературе Максимом Кривоносом; в нынешнем году печатается продолжение и уже напечатаны думы: о Супруне (№ 2), о набеге орды на Донщину (№ 7), об Орде и Ляхах во времена Хмельницкого (№ 21). Песни все до единой очень поэтичны и характерны. Фигуры противоположения, сравнения, повторения и т.п. встречаются постоянно. В высшей степени рельефно рисуются типы народных малорусских героев с их спокойной, но необъятной силой. Каждая песня может служить тому примером. Подлинные тексты дум автор сопровождает точными указаниями имени певца, места и времени записи, а также весьма ценными историческими объяснениями и сравнительно библиографическими примечаниями. Нельзя не пожелать, чтобы почтенный собиратель выпустил со временем эти материалы отдельной книжкой.

Зырянский край при епископах пермских и зырянский язык. Пособие при изучении зырянами русского языка. Сост. Г.С. Лыткин, преподаватель С. — Петербургской шестой гимназии. СПб., 1889 (V III+232+60+31 in 4).

Эта объемистая книга, предназначенная для зырян, учащихся русскому языку, снабжена предисловием и распадается на две части: историческую (по истории Зырянского края) и филологическую (грамматика и словари). В предисловии автор предается воспоминаниям своих детских размышлений по поводу незнания зырянами русского языка и последствий, отсюда проистекающих. Затем приводится перечень переводов автора с русского на зырянский и описывается судьба их до напечатания. И, наконец, завершается предисловие некоторыми педагогическими указаниями. В этом-то отделе, между прочим, рекомендуется чтение "произведений народного творчества зырян" (IV); самые же произведения находятся во 2-й части книги. Ввиду очень распространенного в литературе мнения, что зыряне не имеют произведений собственного творчества, что почти все ходящие в народ сказки, песни и т.д. — русского или иного, но не зырянского происхождения, приведенные г. Лыткиным образчики зырянского творчества являются несомненно интересными данными в пользу существования национальной зырянской поэзии. Жаль только, что автор из 12 сказок привел всего 5 еще не бывших в печати (остальные перепечатаны из сочинений гг. Савваитова, Рогова и др.). Жаль также и то, что в отделе поговорок попадаются несомненно русские, вошедшие позднее в зырянский язык (как "мягко стелет, жестко спится", "если тихо идешь, дальше уйдешь" и др.). Что, естественно, подрывает доверие ко всему отделу и заставляет желать большей тщательности в проверке. Наконец, мы находим еще "плач при выходе девицы замуж", но также частью перепечатанный у г. Савваитова. Несомненно также, что этот плач более позднего происхождения и со значительным отпечатком русского влияния.

Во 2-й же части помещены, кроме зырянской грамматики, и словари: 1) зырянско-русский с приложением мордовских слов (до 370) и 2) вотско-русский. В прибавлении к этой части дан русско-вотско-зырянский словарь. Все эти словари, представляя интерес, как составленные зырянином по происхождению, отчасти списаны у г. Савваитова (в чем сознается и автор) и кроме того страдают некоторой неточностью и неполнотой, происходящими от желания искусственно вырвать зырянский язык из-под русского влияния. Так, слово "верста" переведено словом "чомкост", "чомкост" же означает непостоянное расстояние около 5 верст, а иногда значительно больше или меньше. Версту же зыряне обозначают словом "верст". Слово "жених" переведено "вероспу", "вajomni", между тем зыряне употребляют взятое из русского "жонiк", а "верос" (муж), соединенное с "пу" (дерево), не встречается в других словарях, да и в народе, насколько известно, не в ходу.

Из статей, помещенных в 1-й части, обращает на себя внимание "Пятисотлетие Зырянского края", главным образом рассуждением о значении и происхождении слова "Зыряне". Этот спорный вопрос, вызвавший догадки акад. Шегрена, г. Савваитова, г. Кл. Попова и др., получает некоторое освещение приведенными г. Лыткиным цитатами из ["]Истории Государства] Российского"] Карамзина и ["]Истории России["] Соловьева и сближением слова зыряне с "сырьяне", "серьяне", "серень" и "осе ренить", с зырянскими "сылны" и "сыкалны" (таять, растаять); "отсюда, — говорит г. Лыткин, — Сыктылва (талая река), зырянская название р. Сысолы". Итак, заключает автор, серьяне есть сысольцы, сысоляне или просто сысола. Епископ Стефан, хорошо знавший зырянский и русский языки, слово "сыктылтас" буквально перевел русским словом "серьяне", "сырьяне", "сириане". Когда епископская кафедра из Иемдына или Устьвыма была перенесена в Вологду, при Иоанне IV, в 1570-х годах, слово "серьяне", т.е. "сысоляне", измененное в "зыряне" (по созвучию со словом зырны, тереть, теснить), заменяет прежнее слово "пермяне" (стр. 19 и 20). Этому совершенно новому предположению нельзя отказать в оригинальности и остроумии. Приводят в смущение лишь два обстоятельства: во-первых, переход "серьяне" в "зыряне" "по созвучию" с "зырны". "Зырны" зырянами употребляется редко и в другом значении. Сам г. Лыткин приводит его в своем словаре, где мы встречаем еше "зырксыны", "зыксыны" — вздорить, кидаться; и "зыркнитны" — шуметь. У г. Савваитова есть близкое к ним "зыркjосjны" — вздорить, вздорничать (см. его зыр. — рус. словарь, стр. 66). Кроме этих слов у зырян есть еще близкое по значению к ним слово "зыртысны" — спихнуть, столкнуть. Во всяком случае, если искать созвучия, то с одним из этих слов, а не с зырны, имеющим совершенно другое значение. Во-вторых, если предположить, что "серьяне" введено Стефаном, то невольно возникает вопрос: отчего не удержал он известного ему зырянского названия коми? Предположение является совершенно произвольным и похожим на то "внутреннее убеждение", к которому в сомнительных вопросах прибегает г. Лыткин. Крайне зыбкая почва, представляемая этим "внутренним убеждением", принимается иногда г. Лыткиным за твердое основание. Скромно высказав свое "убеждение" где-нибудь в примечании, этот автор через 2-3 страницы так убеждается, что говорит о нем уже как о факте, не подлежащем сомнению. Для примера сличаю прим. 3 на стр. 5 и текст стр. 7. В примечании говорится: "я внутренне убежден в том, что Стефан по мужской или женской линии зырянин, как братья Кирилл и Мефодий — славяне. В характере Стефана много зырянского: добросердечие, правдивость, трудолюбие, твердость, пытливость и трезвость ума (словно это черты, принадлежащие лишь зырянам! — В.К.); его переводы на зырянский язык обнаруживают, что он и думал по-зырянски, а не по-русски, как делают новые переводчики-зыряне" (уже самая бедность зырянского языка противоречит этому, да вообще такому рода доказательства принято называть логическим термином contradictio in adjecto). На стр. 7 говорится: "образованный зырянин Стефан не отказался и от предложения необразованного зырянина Пана" и т.д. Внутреннее убеждение получено силу факта.

Приложенная к книге этнографическая карта составлена, как говорит и сам автор, по картам гг. Стрельбицкого и Риттиха.

Оскар Пешель. Народоведение. Перевод под ред. проф. Э.Ю. Петри с 6-го издания, дополненного Кирхгоффом. Вып. I и II.

Вышедшие два выпуска перевода Volkerkunde охватывают собой введение и три главных отдела книги г. Пешеля: "телесные признаки человеческих рас", "лингвистические признаки" и "ступени развития техники, гражданственности и религии". Мы не будем говорить о введении, где автор определяет место человека в природе, отыскивая разницу между ним и другими животными, где высказываются несколько общие соображения относительно прародины человека и его древности. Оставим в стороне и отдел о телесных признаках, как специально антропологический. Из лингвистического отдела мы можем упомянуть лишь о том, что, признавая язык одним из средств для классификации в народоведении, автор предупреждает, что подобная классификация должна тщательно проверяться всеми возможными способами, должна строиться крайне осторожно ввиду часто встречающихся заимствований и посторонних влияний.

Переходя к последнему отделу, мы остановим внимание на отрицании г. Пешелем существование в данное время народов диких, живущих в естественном состоянии (Naturvolker). Это отрицание основывается на том, что нет самого ничтожного племени, не знающего употребления и способов добывания огня. Самыми близкими к первобытному состоянию автор считает ботокудов Бразилии, при этом в подтверждении своего мнения он приводит следующие два факта: что ботокуды "ходят вполне голыми" и обезображивают свои лица деревяшками ([стр.] 144). Первое доказательство представляется несколько странным ввиду того, что за две страницы ранее автор, оспаривая первобытность бушменов, утверждает, что нагота вовсе еще не признак первобытности. Что касается деревяшек, то это, на наш взгляд, конечно, странное, украшение есть без сомнения то стремление стать выше животного, о котором г. Пешель говорит как о признаке некоторой культуры. Далее приводятся такие данные о ботокудах, как почитание луны — творца мира, заботы о путях сообщения и т.д. (145), данные, конечно, высоко поднимающие племя над уровнем первобытности. Объясняя любопытные рассказы об отвращении некультурных народов перед нашей цивилизацией, строящейся на некоторых ограничениях свободы, г. Пешель признает за ними большой запас свободы духовной в противоположность полукультурным народам, обладающим свободой гражданской (150). Здесь, конечно, замешано некоторое недоразумение, так как, насколько известно, различие цивилизованного общежития от первичной организации в том и заключается, что первое представляет несомненно большую обеспеченность свободы именно гражданской.

Не перечисляя подробно всех глав этого отдела, укажем лишь на огромное количество фактов, которыми автор подкрепляет все свои выводы. Говоря о пищевых веществах, одежде, жилище, вооружении и т.д. и восстанавливая с замечательной осторожностью все проявления житейской техники, г. Пешель приводит длиннейший ряд данных, на основании которых им строятся предположения. Конечно, есть и исключения. К таковым нужно отнести отрицание гетеризма. Исходя из своего обычного сравнения человека с другими животными, автор оттеняет наблюдаемое у обезьян парование, упоминая, кроме того, и больший процент смертности незаконнорожденных детей перед законными (233 и 234). Сам по себе интересный и оригинальный прием сравнительного с животными изучения человека все же, как кажется, не должен исключать более широкого наблюдения. Больший же процент смертности незаконнорожденных в сущности ничего не говорит. У значительного числа народностей, говорит далее сам автор, "все семейные права производятся от матери" (237), но это еще "не говорит непременно в пользу того, чтобы принадлежность к отцу рассматривалась, как нечто недостоверное, а лишь за то, что кровные отношения к матери считаются за несравненно более крепкие" (238 и 239).

Здесь совершенно упущено из виду то фиктивное рождение, которое у некоторых народов разыгрывает отец. Упущены из виду и те многочисленные факты, где целомудрие девушки вовсе не непременное условие для брака.

Начало общества — семья; начало власти — первая кооперация. Этого мнения естественно должен придерживаться автор, отрицающий состояние матернитета.

Зачатки религии объясняются г. Пешелем как следствие стремление человека отыскать причину явлений. Странно только то, что явление обоготворяется всегда, когда оно чем-либо поражает человека и совершенно ему не понятно, что в то же время обоготворение отпадает, раз открыта действительная причина явления. Обоготворяя, например, змею, человек едва ли ищет какой-нибудь причины, он просто боится. Очень интересно объяснение идеи бессмертия: увидев во сне умершего, человек думает, что покойник в самом деле являлся ему. Это остроумное предположение не может, конечно, выключать аналогии, проводимой человеком, между смертью и различными состояниями бесчувственности, как это говорит Спенсер (Осн[ования] соц[иологии] 1, 168 и 9).

После общих замечаний о религии автор дает краткие очерки шаманизма, буддизма, дуалистических] религий, монотеизма израильтян, христиан[ского] учения и ислама. Этим оканчиваются первые два выпуска.

Выше уже приходилось говорить о громадном количестве фактов, заполняющих все отделы книги. Теперь позволим себе заметить, что строгость в выборе этих фактов в некоторых случаях не исключает пользования слишком устарелыми для нас источниками. Не знакомые с новейшей литературой легко могут составить себе картину быта хотя бы по Кастрену, Палласу, Буху, что, естественно, поведет к ложным представлениям. Этот недостаток, не исправленный и дополнениями г. Кирхгоффа, эта возможность представлений задним числом заставляют удивляться выбору именно этой книги для перевода, когда наша литература вообще не богата переводами и много прекрасных иностранных сочинений не могут найти переводчика. Раз же книга уже почему-либо переведена, все устарелое должно быть исправлено или, по крайней мере, отмечено (см., напр., о вотяках, лопарях стр. 228, 230).

Maxime Kovalevsky. Tableau des origines et de l'evolution de la famille et de la propriete. (Skrifter utgifna af Lorenska stifteisen. 1890. № 2). Stockholm.

Эта книга представляет собой 15 лекций, прочитанных в Стокгольме бывшим профессором Московского университета М.М. Ковалевским. Задавшись в предисловии целью представить "сжатую критику находящихся в обращении теорий" о происхождении семьи и собственности, талантливый автор обращает особенное внимание на арийцев. Начиная с матриархата, сожитие полов и образование семьи ведется последовательно через эпоху патриархального строя и индивидуализма. Наряду с этими периодами выступает выделение индивидуальной собственности из первобытного коммунизма. Древнейшим фазисом семейной организации автор признает матриархат, определяемый им как "утробную и экзогамическую семью, не допускающую союза, кроме брака между целыми группами" (24). "Народы семитические и арийские не следовали в своем общественном развитии другому порядку сравнительно с другими расами. Так же, как океанийцы и краснокожие, и они прошли период матриархата" (стр. 37). Матриархат уступает свое место патриархальному строю, раз определяется отцовская власть (стр. 47). Посвящая IV главу разбору теорий о происхождении индивидуальной собственности, М.М. Ковалевский приходит к следующему выводу: "в противность общему мнению, орудия производства, за немногими исключениями, были коллективною собственностью одной группы охотников и рыболовов... Индивидуальная собственность могла распространяться лишь на вещи, происхождение которых обязано личному труду,., если эти вещи служат потребностям производителя в данное время" (58). Происхождение же земельной общины автор приписывает времени разрушения общности семейной (стр. 181). Вот главные пункты интереснейшей новой книги нашего талантливого ученого. Что же касается больших подробностей и любопытной главы "le mir russe" (XIV), то отсылаем читателя к самой книге, предрекая ему и пользу и удовольствие от чтения ее.

Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России. Вып. II, под. ред. Николая Харузина. Изв[естия] Императорского] общ[ества] люб[ителей] естествознания], антропологии] и этн[ографии]. T. LXIX. Тр[уды] этнографического] отдела. T. XI. Вып. I. М., 1890. С. 11+234. (12 ар. нот, in 4. Ц. 2 руб.).

Вышедший в прошлом году первый выпуск сборника привлек заслуженное внимание как специалистов, так и вообще интересующихся вопросом изучения быта русского крестьянина. О нем в свое время даны были отзывы. Теперь перед нами 2-й выпуск, почти целиком состоящий из "Материалов по этнографии Вологодской губ[ернии]" H.A. Иваницкого. Автор — постоянный житель Волог[одской] губ[ернии] и, неоднократно путешествуя в пределах ее, имел возможность познакомиться с нею со стороны разнообразных этнографических вопросов. Этой возможностью автор воспользовался с полным успехом, и труд его, кроме обширности в ответах на многие интереснейшие вопросы этнографии, заслуживает глубокого внимания и со стороны проверенности фактов. Начиная с определения географического положения Вологод[ской] губ[ернии], топографического исследования ее, местных преданий о происхождении жителей исследуемого края и общего антропологического описания (гл. 1), этот поистине богатый материал охватывает затем внешний быт вологодских крестьян. Здесь, как и дальше, автор придерживается преимущественно описания Кадниковск[ого] и Вологодск[ого] уездов, упоминая об остальных главным образом в случаях их несходства или интересных особенностей, и касаясь менее всего Усть-Сысольского у[езда], как населенного зырянами, инородцами, требующими особого исследования.

Во всех отделах мы встречаем массу интересных мелких замечаний, которые доступны, может быть, местному жителю, замечаний, делающий весь труд цельной и полной картиной местного быта. Везде мы находим ряд характерных подробностей, вырисовывающихся временами из приведенных отрывков песен. Так, описывая влияние города на изменение костюмов, г. Иваницкий приводит несколько песен вроде:

Вы молодчики молоденькие,
Сюртучки на вас коротенькие;
На гуляньице идут,
В руках тросточки несут,
В устах сигарочки.
За им [ними] девица идет,
Вроде как дворянка:
Платье длинно с кринолином,
Рукава косые;
Пелеринка на плечах,
И браслетки на руках,

и т.д. (стр. 21).

Описав во II гл. жилище одежду, обувь, пищу и питье, приводя тут же пословицы, характеризующие отношение народа к пьянству ("Отцы были глупцы, а дети стали молодцы", т.е. пьяницы, и т.п., стр. 29), автор обращается к занятиям населения, поверия, с ними связанным, к уходу за домашними животными, отхожим и ручным промыслам, к мере и счету (гл. III). Так как главным занятием великорусского населения Вологод[ской] губ[ернии] является хлебопашество, то автор особенно подробно на нем останавливается, описывая обработку земель, сельскохозяйственные орудия. И во всех отделах всей этой главы приведены связанные с описываемым приметы, поверья и обряды, так что описание внешнего быта идет рука об руку с верованиями, с ними сопряженными. Очень интересным мерилом быстроты соображения являются, заметим мимоходом, приведенные способы арифметических исчислений, совершаемых в уме (стр. 52).

Глава IV посвящена семейным нравам и обычаям. Домохозяин пользуется неограниченною властью, поддерживаемой обычаем. Исключение представляют очень редкие случаи подчинения мужа жене, осмеянного в песнях. "Замечательно, говорит автор, что в массе пословиц и поговорок, обращающихся в среде вологодского народа, нет ни одной, характеризующей так или иначе подчиненное положение мужа. Это служит прямым доказательством исключительности подобного явления" (стр. 53). Следовательно, строй семьи патриархальный, — явление очень характерное для севера (ср. книгу В.Х. "На севере"). "Женщина не пользуется уважением в народе, как существо глупое от природы. Она считается бездушной тварью" (ср. Этнографическое] обозр[ение], IV, 49). "Крестьянин обращается с женщиной вообще хуже, чем со своей лошадью или коровой" (стр. 53). Презрением пользуются и старики: "Нонче стариков меняют на быков", а под сердитую руку: "просил бы себе у Господа Бога чередной смерти, да деревянного кафтана", т.е. христианской смерти с покаянием да гроба" (стр. 55). Между тем вообще народ далеко не зол, гостеприимен, подчас нежен (стр. 58 и 62).

При описании свадьбы особенно ярко обрисовано автором положение девушки в доме отца ("Дело сделано, дура замуж выдана"), посиделки, на которых сближаются молодые люди. — V глава, излагающая свадебные обряды, заключает в себе большое число причетов и песен (до юо) и дает ясное представление обо всем церемониале.

В главе о верованиях (VI) г. Иваницкий излагает все то, что ему самому известно или что он мог собрать относительно "воззрений вологодских] крестьян на мир физический и духовный" (стр. 117). Здесь изложено, как народ мыслит о земле, светилах небесных, сотворении мира (приведено несколько легенд) и передаются верования в Бога, нечистую силу. Затем следует описание низших чинов нечистых (домовых, леших, водяных, банных, овинных, кикимор), описание праздников и их значения в народной жизни. Этим и заканчивается I отдел.

Отдел II, напечатанный мелким шрифтом и обнимающий страницы 134-231, заключает в себе сырой материал в виде сказок, песен, заговоров и т.п. По всем отделам народного творчества здесь каждый найдет богатую почву для изучения духовного быта крестьян Вологод[ской] губ[ернии]. Достаточно указать на то, что II отдел заключает в себе 33 заговора, 29 детских игр, 55 сказок и заключается 68-ю песнями, ноты к которым записаны г. М. Куклиным, напечатаны тут же в сборнике со статьей г. Ю.Н. Мельгунова: "По поводу русских народных песен Вологодской губ., собранных М. Куклиным". Песни редактированы тем же г. Мельгуновым.

Приветствуя это первое исполнение высказанного редактором Сборника пожелания, "чтобы местные жители способствовали делу изучения быта окружающего их населения", прибавим и от себя тоже пожелание, чтобы материалы, имеющиеся в Отделе Этнографии, составили новые выпуски Сборника. Это пожелание имеет под собой основанием высказанные г. редактором надежды, что следующие выпуски "будут содержать в себе материалы последовательно по Вятской, Олонецкой и Ярославской губ. и по Малороссии".

Aus Nordrussischen Dörfern. Erlebtes und Studiertes von Dr. Georg Böhling.

Ha 99 страницах самого малого размера Dr. Bohling вписывает разные свои наблюдения над северно-русской деревней, излагает свои взгляды на нее, исследует и умозаключает в области этнографии описательной, в области анализа верований и народного творчества и даже в области лингвистики. В каждой из 5 маленьких главок немецкий исследователь касается все новых вопросов и, глядя на жизнь русского села с высоты европейской культуры, изощряет свою безобидную иронию. Очень возможно, что все наблюдения и рассуждения автора никого не затронув, прошли бы никем не замеченные, но сам автор, написав на обложке "erlebtes und studiertes", заставляет нас показать, что так изучать и писать научные книги не следует более.

Не вдаваясь в подробности, укажем лишь на в глаза бьющие промахи и странности. Прежде всего остается совершенно не известным, где производил автор свои наблюдения и о какой местности он пишет. Относительно этого вопроса мы встречаем во всей книжке лишь следующее туманное указание: "Под севером России я разумею здесь, — говорит автор, — область верхнего течения Волги, страны, еще допускающие культуру хлебов, по крайней мере овса и ржи" (стр. 11). Далее в предисловии читаем, что "двухгодичное пребывание в стране дает мне (автору. — В.К.) более права писать о ней, нежели всякому туристу, наблюдающему явления лишь поверхностно" и что цель автора "сравнить русский язык и русскую жизнь с западно-европейским языком и западно-европейской жизнью". И начиная со стр. 3-й Dr. Bohling ведет действительно свое сравнение. Удивляясь тому, что русский мужик везет зачастую несколько центнеров овса за 100 верст в ближайший город на одной лошади и издерживает до 14 рублей на дорогу, автор сейчас же сравнивает нашу деревенскую жизнь с английским, где the time is money, и приводит русскую пословицу "у нас время не куплено", пословицу, которую автор приписывает даже лошадям (стр. 3). Тоже вероятно, в целях сравнения, автор любит называть русскую бабу Пенелопой (стр. 4) и непрестанно унизывает страницы своей книжки выдержками из немецких, швабских, русских поэтов и немецких народных песен. Покончив на 9 страницах с описанием внешнего вида русской деревни, сватания и свадьбы, нищенства, выписав тут же разные стишки, автор переходит ко II главе. Семейному быту всего меньше достается от Dr. Bohling'a: указав пословицу "schto babu bei molotom, sdjelajesch solotom", указав на многочисленность родни мужика (все родственники считаются до 100-го поколения и называются swat, сравнение с древненемецким языком, с берегами Ганга и Инда), исследователь совершенно успокаивается. Пересыпав далее все страницы своего "исследования" неожиданными, несистематичными и чрезвычайно старыми сообщениями, изложив главу о суевериях (преимущественно на основании стихотворения] Жуковского: "sneg pololi pod oknom sluschali" (стр. 55) и "бесспорного мнения г. Суворина, редактора "Нового Времени" (стр. 69), вспомнив татарское иго, приведя народные песни (вроде "chorocha nascha derewnja, tolko ulitsa ghresna" (стр. 47), Dr. Bohling вторгается в область лингвистики и сближает русский язык с древнегерманским, готским, славянским, греческим и латинским. Результатом таких сближений являются курьезные выводы: так, например, слова pomin, pominki оказываются родственными немецкому Minne (стр. 53), "окно" от происходит от "око", как готское augaclaur от Аиде, parenj ("парень") родственно английскому fellow, греческому pallax; welbljud или werbliud происходит от греческого elephas; немецкое Lachs от русского lossossina, Sander от ssudak и т.п. Немало места отводится удивляющим автора сопоставлением русских слов с греческими, как Kyriake — trerk wj, monachos — monach, ledanon — ladon, Hades — ad и т.д. Есть сопоставления и с персидским, как karawanserai — ssarai.

B.K. Магницкий. Нравы и обычаи в Чебоксарском уезде. Этнографический сборник. Казань (VI+118 in 8).

Предпосылая своему сборнику краткое предисловие, составитель указывает общие причины, руководившие им при описании нравов и обычаев, и слегка касается способов изображения народной жизни и ее анализа. В предисловии же точно определяются границы исследования захватившего "главным образом" 2-й административный участок Чебокс[арского] у[езда], занимающий восточную половину, "а на нем более всего русские села: Беловежское, в горной стороне, и Алексеевское (Сизинери) — в луговой" (V). Кроме того, автор собрал материалы и в других частях уезда, населенного русскими, чувашами, черемисами и татарами. Собранные г. Магницким "нравы и обычаи" представляют из себя сырой материал, сгруппированный по нескольким главам и рубрикам и заключающий поверья и обряды, прибаутки, прозвища, игры, потехи и загадки и т.д. По некоторым отделам собрано весьма почтенное количество фактов и сведений. Так, в "Сборнике" мы находим 389 поверий и примет, 74 песни разного характера и времени, свыше 600 "побасок" и т.п. Во всех отделах ясно намечается два течения народной жизни: новые притоки новых влияний, заполняющие старое русло переживаний и откликов старины. Например, в песнях, подчас доносящихся из времен непосредственной связи с природой, уже звучат новые мотивы, воспевающие "пароходы с двумя трубами по названию "Самолет", "Макарьевскую ярмынку" и т.п. (стр. 66). Всего больше народная наблюдательность высказывается в пословицах (вроде: "Авоська парень добрый: и выучит и выручит", "айда домой — хлебать помой" и т.д., стр. 99).

Упреком автору можно поставить некоторую несистематичность в подведении под рубрики (стр. 6, 7, го, 19) и недостаточность обычаев, которые выведены не вполне ярко.

Комментарии

Впервые: Библиография // Этнографическое обозрение. 1889. № 1. Кн. I. С. 154; Библиография // Этнографическое обозрение. 1889. № 3. С. 166-168; Библиография // Этнографическое обозрение. 1890. № 1. Кн. IV. С. 229-231; Библиография // Этнографическое обозрение. 1891. № 4. Кн. VII. С. 176-177; Библиография // Этнографическое обозрение. 1891. № 4. Кн. VII. С. 183-185; Библиография // Этнографическое обозрение. 1891. № 4. Кн. VII. С. 200-201; Библиография // Этнографическое обозрение. 1891. № 4. Кн. VII. С. 208-209.

Статьи подписаны: «В. К[андинск]ий».